Современная польская повесть: 70-е годы (Билинский, Кавалец) - страница 33
Теперь в суд и из суда его возили только на машине председателя. Выйдя из здания, он увидел в машине рядом с шофером молоденькую девушку. Шофер сказал, что это его невеста. — Совсем неплохая погодка… — и, весело улыбаясь, запустил мотор. — Не желаете ли, господин следователь, совершить небольшую прогулку? — Охотно — согласился он. — Лишь бы машина не отказала. — Ручаюсь головой, такого быть не может! — воскликнул молодой человек. Автомобиль медленно набирал скорость. — И прошу вас, не давите ни собак, ни петухов — добавил он. Девушка обернулась. — Он всегда делает наоборот. Перееханная курица кажется ему вкуснее… — Сочиняет, господин следователь! — не дал ей договорить шофер. — А что делать, если курятники чуть ли не на мостовой? Ехали мы как-то на рассвете с их превосходительством на охоту — начал он, помолчав. — Из лесу выскочила на дорогу ослепленная фарами косуля. В последнюю секунду мне удалось остановить машину. — Бедная косуля — вздохнула девушка. — Глупая ты — проворчал жених. — Если бы мы на нее налетели, от нас бы места живого не осталось. — Они ехали по длинной, застроенной старыми одноэтажными домиками улице. По ней выезжали за город. День был базарный. Сплошным потоком по улице двигались крестьянские возы. Шофер то и дело сигналил. Лошади шарахались в сторону. Мужики в ярости им грозили. — Хорошенькое удовольствие — проворчал он. Подъехали меж тем к фабрике. Из ворот выехал большой черный лимузин. — Отличная машина — оценил шофер. — Чья это? — поинтересовался он. — Директора каменоломен. — Они долго ехали, оставляя за собой густое облако пыли. Строения наконец кончились, и дорога стала свободнее. По обеим сторонам тянулись осенние поля. Еще копали картофель. Дымились костры. Машина остановилась у корчмы. Шофер спросил, долго ли они здесь пробудут. Девушка сперва отказывалась зайти в корчму. Хотела остаться в автомобиле и вышла, лишь уступив просьбам молодого человека. Внутри было пусто. За стойкой торчал старик в ермолке. Он попросил его принести чего-нибудь съестного. — Господин следователь — сказал юноша — я могу выпить только одну рюмку водки… — Больше все равно не получишь — рассмеялся он в ответ. — Я хочу, чтобы осталась цела моя голова. — Он посматривал на молодых. Девушка то смотрела с обожанием на своего поклонника, то, потупив глаза, склонялась к нему на плечо. Подкладывала ему в тарелку лучшие куски. Курица, которую им подали, оказалась жесткой и невкусной. Молодая парочка, однако, быстро справилась с едой. Он велел подать чай и на минуту вышел из корчмы. Солнце на западе уже садилось на черную полоску лесов. Пройдя несколько шагов, он очутился на полевой дорожке. Подумал, что через несколько дней его уже здесь не будет. Никто не придет его провожать. Ничего он здесь не оставит. Можно ли любить этот плоский однообразный пейзаж? Унылая равнина. Чужие люди. Чувство страха. А ведь то, что ему предстоит, вселяет в него еще больший страх. Ему ничего не удастся отсрочить, и лучше об этом не думать. Он вернулся мыслями к последнему разговору с Сикстом. Какую версию драмы считать подлинной? Невозможно отбросить версию его любовницы. Впрочем, и в том, что говорил сам Сикст, были противоречия, которых не объяснишь лишь плохой памятью. Самое главное, как считал он, ответить на вопрос: загодя ли Сикст продумывал свое бегство, а следовательно, и ограбление монастыря? Будь это правдой, убийство нельзя объяснить минутным помрачением. Убийство в состоянии аффекта отпадало. Возник бы иной образ Сикста. Но подлинный ли? Он повернул обратно. Ноги проваливались в глубоких колеях. Со стороны города надвигалась низкая тяжелая туча. Когда он подошел к корчме, забарабанили первые капли дождя. Он стоял на пороге и смотрел, как они впитываются сухой землей. Потом сели в автомобиль. Ехали под проливным дождем. Казалось, это не осеннее ненастье, а внезапно налетевшая весенняя буря. На следующий день был назначен допрос Барбары. Он ожидал, когда ее введут. Молча указал на стул. Разложил бумаги. Протоколист, которого он попросил записывать все как можно точнее, подремывал у окна на стуле с высокой спинкой. Седые пряди свешивались на лоб. День был туманный. Пришлось зажечь лампу. Он просматривал разложенные на столе документы. Обратил внимание на подчеркнутую фразу. Это был протокол с показаниями, полученными его предшественником. — Ваш муж — объясняли ей — убит человеком, который убежден в своем страстном к вам чувстве. — Было б лучше, — отвечала Барбара — если б муж убил Сикста! — Вы так его ненавидите? — Что ж в этом странного? — Он поднял глаза. Свет лампы подчеркивал бледность ее лица. Черные глаза горели лихорадочным огнем. — Недавно мы беседовали — начал он наконец допрос — с вашей матерью… — Барбара шевельнулась. — Моя мать старая женщина, и мы редко видимся. — Но все-таки это ваша мать — заметил он. Раньше она работала кассиршей на железной дороге. Последнее время жила на скромную пенсию. Сын, работавший в Германии на шахте, присылал ей иногда денег. Она сказала, что никогда не понимала своей дочери. Что была она трудным ребенком. Упрямая, добивалась обычно, чего хотела. Свои чувства скрывала. Даже от близких. Подвержена была вспышкам безудержного гнева, который переходил в истерику. Вскоре после этого она вновь замыкалась в себе. Решили, что будет учительницей. Мать считала, что ей надо приобрести специальность, которая даст ей самостоятельность. Окончив учительские курсы, Барбара стала преподавать в младших классах школы в предместье. Длилось это недолго. На вопрос, отчего дочь бросила службу, она не сумела — или, точней, не захотела — дать ответа. Второе донесение было гораздо короче. В нем говорилось, что причиной ее ухода явились серьезные подозрения относительно ее образа жизни. В округе пошла молва, что у молодой учительницы роман с женатым мужчиной. Это, разумеется, исключало работу в школе. Ее попросили подать просьбу об увольнении. — Почему вы бросили работу? — спросил он. — А что сказала об этом мать? — Он не ответил. — Кажется, с той поры — пояснила она — угасли ее материнские чувства. Впрочем, я не обязана отвечать на этот вопрос. Это не касается того дела, в которое я замешана… — Можете не отвечать — перебил он — но не вам судить, спрашиваю ли я по существу или нет. — Раз вы меня об этом спрашиваете, господин следователь — заметила она — значит, об этом меня будут спрашивать и на суде. — Он молчал. — А если я ничего не скажу — продолжала она — вы пригласите свидетелей. Кто-нибудь да выболтает, правда? Мне хотелось бы знать, какова цель этих вопросов? — Цель их — установить правду — ответил он. — Знать как можно больше. — Зачем? — настаивала Барбара. Постепенно она утрачивала самоуверенность. — Чтоб начать разговор о моей распущенности? И вам не стыдно? — Протоколист, корпевший над своим пюпитром, фыркнул. Она не обратила внимания. — Может, будете выяснять, имею ли я право говорить о стыде? — Он наблюдал, как ее бледные щеки покраснели. — Мою вину, мне думается, весьма трудно определить. Так в чем же дело? В том, что я не донесла полиции об убийстве… — Это был ваш муж — заметил он. — А я об этом не забываю. — Она подняла руку и поправила челку на лбу. Мелькнула рука с большими серебряными перстнями. Он вспомнил, что об этих перстнях упоминал как-то Сикст. — Согласитесь со мной — сказал он — это нечто большее, чем скрывать убийство постороннего человека… — Это правда… — она хотела продолжать, но он ее перебил. — А может, ваш муж был вам нужен, чтобы свести счеты с Сикстом? — Во имя чего же, по-вашему — и она положила руки на стол — велась эта игра? Не за его ли душу? — Она не скрывала растущего раздражения. — Ведь была же у вас цель? — настаивал он. — В противном случае вы, конечно же, не согласились бы вступить в фиктивный брак. Как еще можно назвать ваш брак после того, как вы приняли условия Сикста? Игра велась не ради его души и не ради вашей. Но ставкой в этой игре оказалась судьба другого человека… — Этого другого я полюбила — сказала Барбара решительно. — Когда Сикст отказался покинуть монастырь — продолжал он, не реагируя на ее слова — вам стало ясно: нет такой силы, которая вырвет его оттуда. Одним словом, вы примирились с проигрышем. Зачем же тогда вы продолжали писать ему? Зачем подсылали мужа? — Это придумала не я! — крикнула она. Хоть не впервые охватывал ее гнев, пальцы, лежавшие на зеленом сукне стола, не дрогнули ни разу. — Я отговаривала его от поездки. Просила не делать этого. Я не верю в предчувствия, но все же была убеждена: добром это не кончится. Провожая мужа на вокзал, я просила его остерегаться западни. — О какой западне речь? — прервал он ее. — Я не знала намерений Сикста, но помнила о его коварстве. Муж не раз упоминал о большом влиянии, какое тот издавна на него имел. На перроне я попросила его вернуться в тот же день последним поездом. Вечером я помчалась на вокзал. Он не приехал. Мне стало ясно: мои опасения не лишены оснований. Я ходила взад и вперед по тому самому перрону, где несколько часов назад мы разговаривали. Он просил меня не расстраиваться. Это будет его последний разговор с Сикстом. Он не желает вступать с ним ни в какие сделки. Будет лишь настаивать, чтоб всякие связи прекратились. И это все. «Теперь я ненавижу этого человека так же сильно — говорил он — как когда-то любил. Главное, чтоб он оставил тебя в покое…» — Итак, вы вернулись домой — сказал он. — Что вы решили предпринять? — Я думала, муж приедет завтра днем. Но еще раньше получила телеграмму от Сикста. Он сообщал, что они едут вдвоем и чтобы я не беспокоилась. Я была уверена: за этим кроется подвох. Боялась представить себе, что может быть на самом деле… — А когда Сикст появился в Варшаве? — перебил он. — Я застала его уже в квартире. С утра ушла из дому. Не знала, как мне держаться, если увижу их вместе. И решила уйти. Его возвращение вместе с Сикстом перечеркнуло бы все, что я пережила в этом, как вы его назвали, фиктивном браке. Сикст сидел на кровати, закрыв лицо руками. Когда я вошла, встал, приблизился ко мне и обнял. Я оцепенела, ждала, что он скажет. Сикст сказал, что он убийца. Помню, именно так и сказал. Не смерть того человека потрясла его, а то, что через него он стал убийцей. Я упала на постель. Не могла произнести ни слова. Чувствовала, что проваливаюсь в бездну, откуда нет спасения. Потом увидела над собой его глаза. Пронизывающие, холодные, диктующие свою волю. Я не защищалась. Никогда еще я не чувствовала себя такой бессильной. Он шептал, что преступление связало нас навсегда и что к нему причастна и я. «Этот юнец — говорил он — вовремя не понял, что ему нельзя было тебя любить…» Не помню, говорила ли я тогда, что это я первая полюбила его и не пыталась бороться со своим чувством. Сикст упомянул и о моей вине. Заявил, что прощает меня. Так вышло потому, что мы жили врозь. Я не обращала внимания на его слова — хотя они врезались в память — перед моими глазами стоял муж. Плакать у меня не было сил. Я ощущала на себе его руки, но их прикосновение не пробуждало во мне ответа. Не было сил подняться. Я лежала с открытыми глазами, не плакала, а кругом рушился мир. — Он представил себе, что произошло после этого тягостного сближения. Барбара надела на себя вечернее зеленое платье — а ведь так не поступает человек, сломленный горем, — решила заполнить возникшую пустоту действием. Они отправились на почту. Потом в ресторан. Ибо, как она уже сказала, у Сикста два дня не было во рту ни крошки. Затем вернулись в квартиру, где находились еще не убранные вещи убитого, и заговорили о бегстве. Леон был уже в Кракове — или по пути в Краков, этого, к сожалению, не уточнишь — со всеми сокровищами. Сикст показал, что Барбара однажды его спросила, почему он позволил Леону забрать с собой то, что принадлежит им всем. Он ответил, что нет оснований опасаться его предательства. Леон ограниченный, беспомощный человек, им надо руководить. Он будет ждать их приезда. Леон полный профан. В монастыре о нем говорили: брат Леон от метлы. Он боится окружающего мира. Именно этот ограниченный, беспомощный человек продемонстрировал вскоре незаурядную ловкость. Когда Сикст отправил свои телеграммы по условленному адресу в Краков, где Леон должен был его ожидать, тот был уже наверняка где-то на пути в Гамбург. А может, даже покупал билет на пароход, прощаясь со Старым Светом. От него осталась брошенная в одном из краковских ресторанчиков монашеская ряса, которую австрийская полиция присовокупила к отчету о его поисках. Не удалось обнаружить ни одного человека, с кем бы он разговаривал в Кракове. — Из него выйдет хороший слуга — объяснял Сикст. А когда через много месяцев после удачного бегства он узнавал у Сикста про Леона, тот рассмеялся. — Господин следователь — сказал он, сощурившись точно от удовольствия — я не представляю его в роли богатого джентльмена. Это хитроватый простак, обыкновенный ловчила. Рано или поздно он попадет в руки полиции или же его уберут люди, когда он начнет сбывать награбленное. — Итак — думал он, глядя на ее белые неподвижные руки — какова же правда? Какие чувства она к ним обоим питала? Кого действительно любила? Может, сейчас она не задает себе таких вопросов, страшась ответа. Заметает следы, лжет, мешает подлинные факты с вымышленными. Защищается — думал он, разглядывая ее усталое, напряженное лицо. Может, не любила ни того ни другого? Он не был уверен, стоит ли в том, что произошло, винить ее. Вряд ли это правдоподобно, хотя некоторые факты свидетельствовали об этом. А что, если она по-прежнему любит Сикста? — Я не ответила вам на первый вопрос — сказала Барбара. — Мне пришлось бросить работу из-за мужчины. Он был женат и хотел, чтоб я стала его любовницей. Но между нами ничего не было. Вас удовлетворяет такое объяснение? Полон ли теперь список моих грехов? — Она не улыбалась. Давно убрала руки со стола, но на зеленом сукне, на том самом месте, где они лежали, остались следы пальцев. Он погасил лампу. Барбара сощурила глаза. Он молчал. Может быть, он поспешил приписать ей холод собственного сердца и это было его самым большим просчетом? — Мне не хочется выяснять — после затянувшейся паузы сказал он — сколько вы тут нафантазировали. Не испытываю желания быть судьей вашей совести. Как вы считаете, располагаем ли мы данными, чтобы определить вам справедливое наказание? — Кому вы хотите прийти на помощь? — спросила она с раздражением. — Пусть другие ответят на этот вопрос. — Тем не менее меня интересует, что ответите вы — настаивал он. — Почему? — спросила Барбара удивленно. — Вы занимаетесь фактами. Наказанием займется суд. — Знаю, знаю… — он поморщился. — Наказание, которое вам вынесут, — я немного разбираюсь в правовых нормах — не будет соответствовать вашей вине. Закон несовершенен, и в этом вы сами убедитесь… — Когда? — спросила она. — Этого я вам сказать не могу — он принялся завязывать тесемки на папках с документами. — Но такой день наступит.