Как смела Эйвери вот так заявляться сюда и выносить ей оправдательный приговор! Она кто – богиня правосудия?
– Никому не рассказывай! А иначе, клянусь, ты пожалеешь.
Ее яростная угроза повисла в тишине. Леде показалось, что воздух в комнате остыл на несколько градусов.
Испытывая острое желание уйти, она поднялась на ноги. Сойдя с Овального Ока на ковролин, Леда заметила, что из ее сумки что-то выпало: две ярко-розовые таблетки снотворного.
– Рада видеть, что некоторые вещи неизменны, – отстраненно проговорила Эйвери.
Леда не стала ее переубеждать. Эйвери увидит все так, как захочет.
На пороге Леда обернулась. Эйвери опустилась на колени в центре Овального Ока, прижав ладони к поверхности оргстекла. Ее взгляд устремился вниз. Было в этом что-то тоскливое и безнадежное, будто она молилась, пытаясь вернуть Эрис к жизни.
Спустя пару секунд Леда поняла, что Эйвери плачет. Наверное, во всем мире она была единственной, кого слезы красили: глаза ее еще больше наливались синевой, блестящая влага на щеках лишь подчеркивала совершенство лица.
В этот момент Леда вспомнила, почему ненавидела Эйвери.
И отвернулась, оставляя бывшую лучшую подругу одну на крошечном лоскутке неба.
Девушка внимательно изучала свое отражение в смарт-зеркале во всю стену. Тонкие красные губы изогнулись в одобрительной улыбке. Сегодня она надела темно-синий короткий комбинезон, вышедший из моды года три назад, но выбрала его намеренно: ее приводили в восторг завистливые взгляды, которые все женщины в отеле бросали на ее длинные загорелые ноги. Девушка встряхнула волосами, зная, что солнечно-золотые серьги идеально подчеркнут карамельные пряди, и захлопала накладными ресницами – не имплантатами, а органическими, выращенными после длительной и болезненной генетической процедуры восстановления в Швейцарии.
Весь облик девушки излучал небрежную, непринужденную, гламурную сексуальность. «Вот она, истинная Каллиопа Браун», – подумала она с ноткой самолюбования.
– На этот раз я – Элайза. А ты? – спросила мама, словно прочитав ее мысли.
Благодаря светло-русым волосам и невероятно гладкой молочной коже казалось, что эта женщина неподвластна времени. Кто видел их вместе, не мог сказать наверняка, мать с дочерью перед ним или две сестры.
– Подумываю стать Каллиопой.
Девушка примерила на себя это имя, словно удобный свитер. Вымышленное имя Каллиопа Браун было ее самым любимым. И отчего-то оно очень подходило Нью-Йорку.
– Мне нравится, – кивнула мама, – хотя его невозможно запомнить. Но звучит… дерзко.
– Зови меня Калли, – предложила Каллиопа, и мама рассеянно кивнула.