— Ты не знала, что творишь… — и непонятно было, что сейчас больше в его голосе, то ли сожаления, то ли констатации того, что свершившееся уже не исправить никак и никогда. И ещё ощущал он бессилие. Что так вот, непоправимо и где-то по-дурацки, во многом бессмысленно. Как-то походя.
Видит бог, не всё было в его власти.
И сглотнул набежавшие спазмы. Отчаянья уж точно.
Как же он не успел?.. Да и как успеть, если минутами ранее пребывал он в месте, которому даже и названия-то в человеческом языке не имелось, одни мало что значащие понятия и определения? Слишком многое поставлено на карту. Баев понимал, что прошёл недавно нечто, больше подходящее по смыслу с понятием «инициация», и поэтому просто не был в состоянии предотвратить тут недавнюю трагедию. Утешало это мало, но хоть как-то, чуть-чуть успокаивало. Не так рвало душу. Однако, посмотрев на Тори и Андрея, Ким снова почувствовал внутри звенящую пустоту, тоску и безысходность. И на негнущихся ногах, так же оловянно, подошёл к Тори и сделал единственное для неё возможное — закрыл той широко распахнутые, мёртвые глаза. Рука коснулась всё ещё тёплой кожи, и Баев чуть не взвыл, до крови закусив губу. Постоял некоторое время с закрытыми глазами (но всё равно видел окружающее, уже новым, сверхчувствительным зрением, основанном на пси-восприятии), потом двинулся в сторону Андрея и проделал то же самое, прикрыл и его такие же мёртвые, пустые глаза. Постоял, полный внутренней боли, сожаления и… скорби. Думать ни о чём не хотелось. Даже о будущем.
И особенно — о нём…
Гонгвадзе застонал и прерывисто, хрипло задышал, Елена бросилась к нему, мгновенно позабыв и о себе, и о сотрясающих её рыданиях, и о том, что едва не разбились.
— Как вы, Ираклий Георгиевич? — наклонилась она над шефом, с невысказанной надеждой и болью всматриваясь в такое знакомое, но отчего-то вдруг сразу, одномоментно постаревшее лицо. Она чисто женским движением подобрала волосы, рассыпавшиеся по плечам, и всмотрелась ещё раз. Свет от торчащего рядом фонаря был резким, с чуть желтоватым отливом, и поэтому казалось, что кожа лежащего какого-то неестественного, мёртво-жёлтого оттенка. Или не казалось?.. И действительно всё так плохо?
Гонгвадзе пошевелился, глухо простонал и медленно открыл глаза. Было видно, что ему трудно, больно, и что он с трудом приходит в себя. Но вбитый в подкорку, под кожу, подсознание опыт оперативника имел на сей счёт иное мнение.
— Где мы? Что с людьми?.. Что с ним?
Елена моментально поняла, о ком речь.
— Не знаю, Ираклий Георгиевич, ничего не знаю, — она всхлипнула. — Люди в танках с ума посходили, вы меня вытащили, и вот мы тут… Приземлились… Чуть не разбились, правда… Ох… Да что ж такое-то?…