, очевидно, мстивший за кого-то из убитых товарищей.
– Это он! – закричал барабанщик московитов, указывая на меня пальцем. – Это Черный осман Магомет! Это его белая кобыла! Стреляйте в него!
Я узнал в нем своего прорицателя. Московиты зарядили нашу же пушку и выстрелили в меня; ядро упало совсем рядом. Я развернул коня и помчался прочь, словно в кошмарном сне, наблюдая всеобщее расстройство. Янычары бросали окопы, повсюду лежали мертвые буйволы, разбитые обозы и разорванные человеческие тела; всё двигалось теперь к Шумле, в робкой надежде, что балканские камни уберегут нас от московского чернокнижия.
Пушка выстрелила еще раз; чтобы не быть убитым, я свернул в Безумный лес.
Глава семьдесят четвертая,
именуемая Алиенора в Квебеке
Французский фрегат нес меня по южным морям, затем мы обогнули мыс Доброй Надежды и вышли в Атлантический океан. Как вдруг, совсем в нескольких милях от европейского берега, разыгралась жестокая буря, продолжавшаяся более месяца, и всё это время наш корабль трепало волнами и ветром; лишенные воды и продовольствия, многие матросы умерли, я сама стала похожей на скелет, а сопровождавший меня гувернер Жак Фурнье уже почти лежал при смерти, в трюме, кишевшим злобными крысами. Наконец, нам удалось бросить якорь в неизвестном порту.
– Посмотрите же, Жак, – сказала я гувернеру, уже утратившему всякую надежду на спасение, – шторм закончился, мы в какой-то гавани; только я не знаю, в какой, в Бресте, или, может быть, Марселе…
– Oh, non, c'est horrible![308] – простонал Фурнье, едва взглянув на берег. – Это никакая не Франция, моя дорогая шемаханская принцесса… Это моя родина, Канада! Посмотрите на эти кленовые деревья и следы диких медведей… Это плохо, очень плохо… Местный губернатор поклялся уничтожить меня, и по этой причине я и был вынужден бежать в Персию…
Город, раскинувшийся на краю залива Нежных Матушек, был вполне европейским; в подзорную трубу я могла видеть прогуливавшихся по набережной дам и офицеров; на вершине холма был христианский монастырь. Поблагодарив капитана фрегата, мы с Фурнье сошли на берег; пользоваться далее благосклонностью капитана было невозможно; во всех бедах, случившихся с кораблем, матросы винили меня, полагая, что женщина во флоте – к несчастью. Какое глупое суеверие!
– Что же мы будем делать теперь? – с грустию проговорила я.
– Мы уйдем в канадские леса, – гордо, и с какою-то странной усмешкой сказал Фурнье, – и будем честным трудом зарабатывать свой хлеб. Конечно, первое время нам придется трудно; кругом звери, дикари-американцы и еще негодяй-губернатор; но я уверен: нет ничего чище и благороднее простой жизни на лоне натуры. Всякая беда – от цивилизации, оттого, что люди следуют не натуре, а так называемой культуре…