Глава семьдесят девятая,
изображающая портрет графа Чесменского
В следующем же годе, госпожа моя Дарья Григорьевна, я прибыл в Италию, в город Ливорно, с докладом к моему начальнику, графу Алексею Орлову.
Город сей, свободный для всякой торговли[326], был надежной стоянкой российских кораблей. Тем не менее, многие местные жители со временем возбудились противу русских моряков, особенно католическое духовенство, почитавшее разговоры, которые велись в нашем присутствии, франкмасонскими.
Судите же сами о сих нравах. Граф встретил меня в арендованном палаццо, среди римских статуй и дорогих картин великих мастеров; в одной рубахе с золотым крестом он лежал на оттоманке, закинув ноги на дорогой табурет, а на другой стороне оттоманки, соприкасаясь головою с Орловым и как бы зеркально его отражая, лежал цыган Мотя и бренчал на испанской гитаре. Всюду стояли бутылки с вином и закуски.
Нанэ цоха, нанэ гад,
мэ кинэл мангэ ё дад!
Сыр выджява палором,
мэ кинэл мангэ ё ром!
[327]Я вошел в комнату и отрапортовал.
– Алёшка! – граф расправил широкие плечи и поднялся с оттоманки. – Здорово, тёзка! Ну что, видел княжну?
– Видел, – отвечал я, – в Пизе, на балу. Странное дело, сначала она жила небольшим, уединенным двором, почти не выходила в свет, а потом как будто плотину прорвало – танцы, карнавалы, обеды… Алексей Григорьевич, ты же знаешь, мне не по нраву сие, развлечения и шпионить…
– Монашеская душа! Мотя, ты слышал: наш го́жо[328] стесняется развлекаться…
– Миро дэвэл![329] – цыган Мотя тоже вскочил на ноги. – Уж не о той ли рани́[330] говорит мичман, портрет которой лежит у графа на ночной тумбочке! Зело дивная рани, косоглазая!
– Заткнись, дурак! – осадил цыгана Орлов. – Передал ли ты княжне мое послание и приглашение посетить Ливорно и российский флот?
– Передал, и привез ответ, вот, – мрачно отвечал я, передавая письмо. – Я честный человек, Алексей Григорьевич, и буду с тобой откровенен: мне всё это не нравится. Эта княжна – дурная женщина. В Рагузе она удерживала в заточении одного русского юнкера. А более всего мне не нравятся манифестики, о которых пишут время от времени в итальянских газетах. Она самозванка, дочь нюрнбергского булочника, о чем мне доподлинно известно от указанного юнкера… Зачем же ты с ней авантюры крутишь?
– Не твоего ума дело, мичман, – нахмурился граф. – Твое дело служить мне и делать, что я скажу, ежели, конечно, ты не хочешь, чтобы я передал тебя венецианцам, которые, напомню, разыскивают тебя и твоего брата Йована за пиратский разбой и грабеж…