Глава девяносто четвертая,
в которой я возвращаюсь к своим
– Каля, постой!
Я выпустил ее руку и упал на землю, цепляясь за кусты и колючки; больше я бежать не мог.
– Гряди!
Я покачал головой; девушка недовольно вздохнула, то ли оттого, что я отказывался идти дальше, то ли оттого, что я так и не научился болгарским жестам. Я был еще очень слаб после ранения и при всем желании не мог двигаться так быстро, как она того хотела. Повязка, которую мне утром накладывали на грудь, сползла на живот, и каждое прикосновение отзывалось мучительной болью.
Моя догадка подтвердилась: Каля знала старый, заросший мхом и плесенью подземный ход из крепости, который выводил в ручей, но затем нужно было карабкаться наверх, по камням, склонам, брести меж сосен и папоротников. Мы намеренно петляли, и оттого путь был еще длиннее; даже сейчас, спустя две или три версты, я всё еще видел вблизи проклятую османскую крепость, с развевающимися красными флагами и горящими факелами. Была темная и холодная летняя ночь, я весь дрожал.
– Гряди! – крикнула Каля. – Ваши там, за могилой.
Могилой болгары называют гору или курган.
– Наши бывают разные, – раздраженно буркнул я, вспомнив желтого гусара. – Какие наши? Мушкатеры? Калмыки?
– Нет, – кивнула она, – другие, с брадичкой.
Черт бы тебя побрал, болгарская сумасшедшая! Почем я знаю, что ты называешь брадичкой? Бороду, усы или, может быть, закрученные бакенбарды, как у того гусара… Скажи ты уже по-человечески, а не по-церковнославянски…
За спиной выстрелили и закричали по-турецки. Сейчас меня снова поймают, понял я. Я просто не добегу, всего несколько шагов, несколько минут, мгновений; я останусь навсегда лежать здесь, на склоне безымянной балканской могилы. Я упал и заплакал от отчаяния. В ушах зазвенело, тени деревьев закружились, как в глупом хороводе; разочарование и равнодушие овладели мной. В этот миг с нашей стороны тоже начали стрелять.
– Пальните за ним ще раз! – раздался звонкий мужской голос. – Щоб вгамувалысь!
Это не болгары, подумал я. И не черногорцы. А если и русские, то какие-то странные. Но они стреляют по туркам, а значит, я дома.
* * *
Я пришел в себя уже утром, когда солнце поднялось высоко; я был в палатке, за ретраншементами, рядом со мною сидел на корточках молодой парень, внимательно читавший Ветхий завет. Он вчитывался в каждое слово, иногда почесывая пальцем у виска или в затылке, как ежели бы он был варваром, впервые узнавшим о жизни и смерти Христа. Голова его была коротко стрижена, с небольшим чубчиком, а в ухо вставлена серьга, и я подумал, что это может быть древнерусский князь Святослав, который когда-то воевал здесь, в Болгарии. Тогда получается, пришло мне в голову, я все-таки умер, а эта палатка вроде преддверия рая, где человеческие души ожидают Божьего суда.