— Что сняли? — не понимает Паша.
— Золото, — воет она, — золото сняли.
— Кто? — пытается забрать у неё из рук дочку Паша.
— Не знаю, — и только сильнее прижимает девочку к груди. — Не знаю. Мы спали.
— Кто? — Паша поднимается и оглядывается вокруг. — Кто снял?
Говорит тихо, но его слышат, он это замечает. Слышат и даже глаз не отводят. Смотрят тяжело, липко, но без страха. Смотрят, будто спрашивают: а ты кто такой, откуда, что тут делаешь? Паша тоже смотрит на них, скользит взглядом по их лицам, сонным, заплаканным, озлобленным, и понимает, что он здесь действительно единственный мужчина и что никакого доверия он здесь ни у кого не вызывает, скорее, наоборот, вызывает подозрение и раздражение. Как если бы он их сюда загнал, в это помещение, загнал и закрыл изнутри, не разрешая никому выходить, поэтому и ясно, что все проблемы здесь — от него, что это он во всём виноват, он за всё отвечает — бородатый Паша, учитель в тёплой куртке, затёршийся тут между ними, вынюхивающий что-то, выспрашивающий. И Паша не выдерживает этих взглядов, и этой тишины, и всхлипов за спиной, и детского визга — острого, мокрого — тоже не выдерживает:
— Кто? Я спрашиваю, кто снял? Что молчите?
Женщины и правда молчат, но расступаются. И из-за их спин выходят двое. Первым идёт приземистый, будто помятый чем-то, с жёсткими волосами и светлыми, выгоревшими на солнце глазами. Похож на начальника, но бывшего, без подчинённых. В камуфляжном бушлате с воротником из какого-то дохлого бобра, в выглаженных, со стрелкой брюках, заправленных в синие резиновые сапоги. А за ним идёт другой, совсем молодой, сопливый какой-то, с красными, злыми и припухшими глазами. Словно всю ночь играл на компьютере и к тому же проиграл. Движения наглые, походка ломаная, куртка с какими-то блёстками, обувка детская — зелёные кроссовки, потемневшие от воды. Ага, думает Паша, всё-таки мужчины есть. Не все уехали. Лучшие остались.
— Что здесь? — спрашивает приземистый.
Говорит, перемешивая слова, стоит перед Пашей, а смотрит вбок и спрашивает куда-то в сторону, как с духами разговаривает. Спрашивает, а сам как-то уверенно и умело затискивает своим животом Пашу в угол, к женщине с девочкой, что затихла заинтригованная появлением новых персонажей.
— Вот, — начинает объяснять Паша, тоже невольно мешая слова, — женщина, значит, спала, с ребёнком, сняли золото. А она, значит, спала, и золото сняли… — говорит Паша всё менее уверенно.
— А ты кто? — приземистый спрашивает его, хотя смотрит при этом не на него, а на другую женщину, с подпухшим лицом: то ли кто-то побил, то ли сама упала. Так что Паша не знает, отвечать самому или женщина за него ответит.