— До свидания, Никифор Ильич.
— Бывай здоров, паря…
И, не оглядываясь, старый кузнец, ссутулившись, ковыляет в избу.
…Борька один бредет по пыльной, избитой дороге. На восток, навстречу низким отяжелевшим серым тучам. Его догоняет зеленая полуторка с солдатами в маскировочных халатах. Он сворачивает на обочину.
Машина останавливается. Из кабины выглядывает командир:
— Дон далече, парень?
— Вон на бугре ветряк видите? От него ещё километра три будет.
— Туда идешь?
— Угу.
— Садись, подвезем…
С километр едут молча. Начинает моросить дождь. Кто-то из бойцов надевает Борьке на голову вылинялую, тяжелую от пота пилотку.
— Вот и ты, сынок, теперь солдат.
А высоко в небе, за сизой дождевой мутью, тревожно гудят самолеты, и где-то сзади, почти рядом, гремит артиллерийская канонада…
— Пятнадцать лет, — вслух произнес Тимонин.
Да, пятнадцать лет минуло с того дня, как ему надели солдатскую пилотку. Он так и остался в приютившем его полку, в нем вырос, возмужал, нашел свой путь в жизни…
Нашел ли?..
Разве мог он предположить, что так скоро ему придется ломать жизнь, как неверно сросшуюся кость? Неужели эти пятнадцать лет пролетели даром? Да, он узнал цену многим вещам, хорошо понял, почем фунт лиха. Он научился рывком выскакивать из полутораметрового окопа, подрывать танк связкой гранат, на плащ-палатке вытаскивать из-под огня раненого товарища, пить воду из мутной, чуть затянутой тонким хрустящим ледком лужи. Он может заставить «заговорить» вражеского снайпера, чтобы на вспышку дымка из его винтовки мгновенно ответить метким выстрелом. Он умеет поднимать роту в атаку, если даже на самом бруствере окопа всплескивают фонтаны пыли от пуль…
Но так и не определился, выходит, его жизненный путь. Думалось, прочно сидел в седле, а качнуло на крутом повороте, и оказался сброшенным на землю. Куда же теперь? Опять в кузницу к Никифору Ильичу? Но где она сейчас, эта кузница, и жив ли хромой кузнец? Вот бы с кем посоветоваться. Он непременно подбодрил бы своим обычным:
— Ты, паря, держись… едрена-корень…
Тимонин ясно представил себе склонившегося у наковальни Никифора Ильича: в руке у кузнеца тоненько позванивает молоток, при каждом ударе старчески скрипит деревяшка… Вспомнилось это, и на лице Бориса появилась ласковая улыбка, согнавшая со лба морщины. Озабоченность проходила. Стало как-то легче на душе, он почувствовал это почти физически. «Ничего, — говорил его повеселевший вид, — мы еще повоюем. Ведь жизнь — дьявольски интересная штука!..»
Борис решительно оттолкнулся от перил, снял фуражку и, заложив руки за спину, зашагал по набережной Слабый ветерок трепал его мягкие, как у ребенка, светло-русые волосы, шептался с кленами в тенистых аллеях. А рядом, внизу, беспокоилась река. Но шумела она теперь по-другому: волны, заигрывая с прибрежной галькой, плескались радостно и говорливо, будто хотели поведать берегам и людям все мелодии, которые успели подслушать, протекая по землям разных народов…