Правда и тут её непочтительная Арха дослушивать не стала.
— Значит, ещё и пророчество, — кивнула согласно. — То есть, чтобы это пророчество свершилось, я должна стать ведьмой. Да не простой, а… золотой, — лекарка улыбнулась. — Вообще-то, смысл в этом есть. Жизнь же изначалье. И та самая искра во всех горит, чтобы там не говорили про Тьму и Свет. Только вам до неё не дотянуться. Силу сосать — это можете, а вот чтоб до Матерью данного добраться ведунья нужна, её существо. Например, я.
— Ты же и представить не можешь, что перед тобой откроется! — ведьма для убедительности, видимо, наклонилась, опершись руками о колени.
— И что я могу? — сонно поинтересовалась Арха.
Вспомнилась ей история, Шаем рассказанная. Совсем не вовремя вспомнилась, но вот так уж получилось. Анекдот про некую придворную даму, возжелавшую стать личной фрейлиной императрицы. И устроившую ради достижения своей цели такую интригу, об которую бедный Ирраш вместе с Даном месяц зубы ломали. В хитросплетения дамовых замыслов были вовлечены не только высокопоставленные лица, но и слуга, золу из дворцовых каминов выгребавший, а так же прачка и любимая собачка одной из придворных дам. Интрига, кстати, закончилась полным провалом. Муж авантюристки отправил не в меру деятельную жену в родовое поместье, от позора подальше.
— Да всё можешь! — с энтузиазмом закивала старуха. — Вот с женишком у тебя нелады. Так стоит только пошептать, ножкой топнуть и он ползком приползёт, верным псом служить станет.
— Ну да, почему бы и нет? — задумчиво пробормотала ведунья. — Матери послужил, теперь пусть мне послужит. Верным псом.
Арха ещё постояла, таращась на узоры и вышла из шатра, рванув полог, выход закрывающий с такой силой, что едва не сдёрнула его с перекладины.
***
Степь хлестнула по глазам слишком ярким солнцем, дохнула горячим ветром, до сих пор пахнущим горьким чадом. Помнится, арычар сказала, что новая трава вырастет только после больших дождей. А когда они придут, одной Тьме и известно — может через неделю или через месяц. Или через год. До этого же благословенного момента в океане трав останется широкий — на несколько дней пути — длинный чёрный шрам.
Когда в стойбище со скального языка возвращались, проехали краем гари: грязно-серой, до низкого нахмуренного горизонта земли. Куда ни глянь — везде эта серость и ничего больше, лишь мга[1] колышется паутинным занавесом. Земля ровная, как стол, будто огонь все неровности выправил, и твёрдая — лёгкий пепел ветер сдувает. Остаются только припаянные к сплавившейся почве комочки. А граница пожарища и степи прямая, как по линейке проведённая, трава стеной стоит ровнёхонько.