И все-таки я мучительно думал: а что, если врата рая так и не откроются для маминой очистившейся души? «Войди и не греши», – сказал бы я, если бы был Богом. Я бы отколол огромную каменную скрижаль и написал бы на ней свои двенадцать заповедей (потому что десять – это недостаточно). Но как бы я смог раздвинуть воды Тихого океана и пропустить чрез них всех праведников, когда их по пятам преследовали нечестивцы?
Все эти мысли вызвали во мне дурноту, боль в ногах и руках. Мама, отчего ты такая грешница? Зачем ты жила с собственным братом и возложила на меня вину за свою смерть?
За моей дверью шпионит Джори. Я-то знаю. Он вечно шныряет вокруг, старается понять, что я делаю. Не буду его замечать. Надо думать о маминых последних часах жизни. Надо было дать им перед смертью хорошую пищу. Каждого пленника перед казнью хорошо кормят. Что бы они хотели поесть? Я больше всего любил сэндвичи. Может, и они тоже? Сэндвичи, пирог и мороженое – было бы хорошо. Как только все улягутся, я передам им их последнюю еду.
Пришла ночь. Все огни погашены. Тишина. Что там? Что-то шуршит в холле возле комнаты Джори. Или храпит? А, эта ведьма мадам Мариша храпит. Отвратительно.
Я украл индейку и сырный хлеб, испеченный Эммой. Отложил два куска вишневого пирога и мороженого. Я двигался тихо, как мышь. Прокрался вдоль стены дома.
Вниз, вниз, вниз, по ступеням в погреб, кишащий крысами, мышами и пауками, туда, где плачут, стонут и зовут меня две женщины. Это мне нравится: наконец-то я нужен. Я поднял дверцу под винными полками и втолкнул туда мешок со всеми припасами.
Свет от огарка, который у них остался, был очень тусклым, мерцающим, фигуры в нем выглядели нечеткими и нереальными. Бабушка пыталась успокоить маму, которая отпихивалась от нее:
– Уберите свои руки, миссис Уинслоу. Я была в беспамятстве, думая, что я снова маленькая, и была рада вам, но теперь я все вспомнила. Сколько вы заплатили этому дворецкому? Что вы здесь делаете?
– Кэти, пойми, Джон ударил меня по голове так же, как и тебя, он ненавидит нас обеих. Разве ты не слышала то, что я говорила тебе?
– Слышала. Это все как дурной сон. Крис то же самое толковал мне, но я не верю: он всегда любил вас, несмотря ни на что. Он глуп… в своей вере в женщин. Сначала в вас, а потом – в меня.
Я был рад, что узнал такие взрослые понятия: теперь можно было написать когда-нибудь о том, как я спас маму от кары Божьей.
Мамины волосы слиплись, в них была солома. Та же самая, что служила последней постелью Эпплу. А они даже не поблагодарили меня за то, что я сделал их ложе помягче и потеплее.