Я бродила еще около получаса, пока не наткнулась на пару.
По-другому их не назовешь. На них были волчьи маски, из-под которых виднелись лишь губы, и прекрасные наряды. Мужчина облачился в старомодный пиджак, как у Джорджа Вашингтона, штаны до колена — плюс гольфы — и белокурый парик. Женщина была одета в стиле Марии Антуанетты: в пышном платье из парчовой ткани, сером парике и более узкой лисьей маске, достающей до кончика ее носа. В их образах совершенно не было смысла. Поначалу я даже не поверила глазам. Какое отношение к фестивалю имеют костюмы 1700-х годов? Но, прежде чем податься к ним — они стояли у рабочего фонтана, а брызги воды в белой дуге света разлетались во все стороны, — я услышала их музыку. Волк — так я прозвала его мысленно — положил виниловую пластинку на крошечный проигрыватель и сделал шаг назад, чтобы убедиться, что все работает исправно. Когда заиграла музыка — это было что-то вроде вальса, — он развернулся и поклонился волчице. Она сделала реверанс и шагнула к нему.
И они начали танцевать.
Танцевали тихо, умело, и пока они двигались, даже фонтан, казалось, пытался замереть. Они танцевали на брусчатке, и я была единственным свидетелем. Странно, но я точно знала, что танцуют они лишь друг для друга. В них не было ничего показного, кроме этих диковинных костюмов. Они не отрывали друг от друга взгляда, не смотрели по сторонам. Просто продолжали двигаться и кружиться под хрип старой пластинки, пока вода придавала их танцу мерцания. Глядя на них, я заплакала. Я молилась, чтобы это было знаком, надеждой на то, что я найду Джека, но какая-то часть меня уже распрощалась с этой надеждой. Чтобы поверить, что эти двое по-настоящему влюблены, мне хватило того, что ночью на площади они танцевали вальс под музыку из переносного проигрывателя.
Я понаблюдала за ними еще минуту или две, а затем как можно тише ступила назад. В приглушенном свете фонтана я видела, как они кружатся и вращаются в волчьем танце холодной весенней ночью.
55
На следующее утро я завтракала в столовой мистера Ру. Он приготовил вкусную овсянку и подал ее с корицей и толстым ломтем вчерашнего черного хлеба.
Я рассказала ему, что видела Джека. Что думала, что видела Джека, так или иначе. Совсем скоро это превратилось в его идею фикс — то, что я должна найти своего, как он говорил, потерянного мальчика. Но у него не было предложений, как сделать это. Он просто твердил, что судьба сделает свое дело. Ему нравилось слово судьба, поэтому он часто повторял его. Он сказал, что если перестать искать, то искомое непременно найдется. Затем он спросил, понравилась ли мне овсянка. Я сказала, что его овсянка идеальна.