— Ты меня поражаешь.
— Заткнись.
Он снова поцеловал меня. Поцеловал настолько страстно, что я ощутила, как моя спина и ребра прогнулись под давлением стены. Он был силен. Невероятно силен. Я обхватила его ногами, и да, мы оба определенно думали о сексе, но помимо этого во всем процессе крылось нечто большее, большее, чем weltshmerz, и это нечто подавляло любые фальшивые мысли и дешевые эмоции. Я желала его тело, все целиком, но в то же время мне хотелось чего-то большего, такого же светлого, как картина Вермеера, чтобы мягкий утренний туман обволакивал чашу в руках кухарки. Мне хотелось его пота, и его силы, и его кинжал. Конечно, все это было безумно фрейдистски, это очевидно, но разве это имело значение? Даже если бы он прижал меня к стене настолько сильно, что мы проделали бы в ней дыру, словно герои мультфильмов, я не перестала бы целовать его. Откуда-то издалека раздался глухой стук, и Джек, оторвавшись от моих губ, медленно повернулся. Мы увидели робкого Зорро на пороге с папкой в правой руке.
— Ваше время вышло, — краснея, пролепетал он.
— Простите, — кивнул Джек, и я сползла с него.
Кровь по-прежнему кипела в моих венах, и мне пришлось опереться рукой о стену, чтобы не упасть. Мы еще долго не прикасались друг к другу, зная, что любое прикосновение может вмиг разжечь огонь.
18
— Раф позвал меня с собой в Испанию. Ближе к концу нашей поездки, — сказала Констанция. — В Малаге будет джазовый фестиваль, и он хочет, чтобы я поехала с ним.
Она больше ничего не сказала. Мы стояли в ванной и чистили зубы, глядя на отражение друг друга в огромном зеркале над раковиной.
Я улыбнулась. У меня было слишком много зубной пасты во рту, и пришлось ее выплюнуть, чтобы сделать это должным образом.
Констанция приостановилась и взглянула на меня. Ее глаза слезились.
— Это может быть правдой? — спросила она. — Может, это сон? Или мы просто выдумали все это?
Она сказала это так нежно, что мое сердце дрогнуло. В ее словах было столько нежности, столько воодушевления, что, казалось, она сама не ожидала от себя такой искренности.
— Вы с Рафом? Да, — сказала я, — думаю, это оно. Ты нашла свою правду.
Правда — это слово, которым мы втроем пользовались для определения единых, неделимых вещей. Эми, я и Констанция были правдой. Холодное пиво на бейсболе, открытый камин в крохотном уютном баре, аромат травы весенним утром, сирень, жужжание пчелы, бьющейся о стекло снова и снова, — все это правда.
— Кажется, да, но это ведь сумасшествие? Я не знаю, что и думать. Правда, не знаю. Я знаю его лишь день, может, чуть больше. И я пообещала родителям оставаться с вами.