Рубаху в любом случае надо было отстирать. Времени у Патрика теперь было полно: он нацепил на голое тело кожанку, повесил на шею пояс с кобурой и зашагал вдоль берега. В полумиле от базы, там, где берег вздымается крутым обрывом, он давно заприметил укромное местечко. Крошечная бухточка у самого подножья, песчаный пляж – что еще надо, чтобы в одиночестве справиться с обидой, отстирать казенное обмундирование, а заодно искупаться?
И вот на тебе, одиночество! Не успел Патрик отжать рубаху, как его окликнули. По тропке с откоса спускались трое мальчишек. Старшему на вид лет пятнадцать, младший не достиг и десяти. Босые, в домотканых портках, длинных, до колена, рубахах из казенного полотна, они остановились шагах в пяти от чужака. Тот, что постарше, в упор рассматривал Патрика.
Юный ирландец подобрался. Жизнь в трущобах приучила его к тому, что чужаков не любят нигде. Находись он сейчас на окраинах родного Белфаста – драки было бы не миновать. Но здесь-то все по-другому, напомнил себе мальчик. Здесь он не пришелец из соседнего квартала, которого, согласно уличному кодексу поведения, следует бить, а военный, авиатор. К нему даже севастопольские офицеры линкоров относятся с нескрываемым почтением. А потому мальчик не стал принимать угрожающей позы – сложил руки на груди и, слегка отставив босую ногу, принялся наблюдать за гостями.
– Это наше место! – заявил младший. – Ты чего приперся?
Уличный этикет одинаков что в Крыму, что в Трех Графствах. Беседу начинает самый слабый, а те, что поздоровее, слушают и ждут, когда появится повод прицепиться.
Вот как этот, старший, русоволосый, явно заводила – глядит исподлобья, прикидывая, каков чужак в драке.
Патрик его знал – он был с Александрово-Михайловского хутора. Во время прошлого визита авиаторов в Качу он вместе с остальной хуторянской ребятней собирал на «полигоне» флешетты, разбросанные во время тренировочных вылетов.
Заводила тоже узнал Патрика:
– Слышь, робя, да это ж летун! Он не наш, иностранный, русской речи не понимает. Не понимаешь, да?
– Иностранный, говоришь? – с подозрением спросил другой, пониже и пошире в плечах. Он стоял, уперев в бока сжатые в кулаки руки, и недобро щурился. Патрик сразу признал в нем завзятого драчуна. – Ежили иностранный – так, можа, из хранцузов? Которые Крым хотят у Расеи забрать?
– Не, – уверенно отозвался первый. – Он пруссак. Тятя говорил, что немцы за Россию, против турка и хранцуза. Тятя мой с самим адмиралом Нахимовым знакомый! Ты же пруссак? – потребовал он подтверждения у Патрика.
Тот еще не выучился говорить по-русски – овладел тремя десятками слов и оборотов, необходимых в обиходе. Мотористы, матросы, пилоты его понимали, но всякий раз, заговаривая с кем-то незнакомым, Патрик терялся – его «русская речь» порой ставила собеседников в тупик. А по-английски говорить не стоит, кто его знает, как отреагируют мальчишки, ведь Британия воюет с Россией…