Пехотные шеренги наползали на плато с неотвратимостью приливной волны. И без бинокля князь отлично видел колышущуюся над рядами фесок щетину штыков, синие куртки, расшитые красными шнурами, пропыленные бородатые, озлобленные лица, в которые навсегда въелся африканский загар.
– Турка? – спросил молоденький солдатик. – А говорили, хранцузы! Что же, турку на нас послали?
Прапорщик заранее посадил в боковые ходы ячейки по три стрелка со штуцерами. Конечно, если все пойдет по плану, французам нипочем не добежать до окопа, но, скажите на милость, когда это на войне все шло по плану?
– Турка и есть, – откликнулся другой, постарше, с выщербиной между верхними зубами. – Оне завсегда в шароварах и красных ступках на головах.
И лю-утыя, не приведи Никола-угодник!
– Ну ежели турке – ничо, турку побьем, – отозвался молодой. – Турку русския завсегда бивали. А мы что, не русския? И мы побьем.
Это зуавы, чертыхнулся про себя прапорщик. Африканские, мать их за ногу, стрелки, отборные части, краса и гордость французской армии. Знающие люди сравнивают их с казачьими пластунами – та же неутомимая ярость в бою, та же хитрость, умение действовать в одиночку, не дожидаясь приказа, виртуозное искусство стрельбы и владения холодным оружием. Самый упорный противник, которого можно найти на этом поле – кроме, пожалуй, хайлендерской гвардии.
Двести, сто девяносто, сто восемьдесят… авиатор привычно отсчитывал дистанцию в метрах. Что же они там медлят?
Красно-синие шеренги продолжали печатать шаг, и вдруг зуавы единым движением сбросили ружья с плеч и выставили перед собой штыки. Молоденький солдат, только что порывавшийся «побить турку», охнул и отшатнулся. Зеленая ракета лопнула над самым окопом, за ней вторая, третья, и тут же слитно загрохотали полевые батареи. Прапорщик взялся за рукояти пулемета, прищурился.
Ну что, хватит им, пожалуй, тут прогуливаться?
* * *
На дистанции в две сотни метров (в упор, по меркам германской войны) остроконечные пули патронов образца восьмого года пробивали по несколько тел. При глубине построения в пять-шесть шеренг ни одна пуля не пропадала зря, а их в брезентовой ленте было ровно 250 штук. И еще три ленты лежали в коробах в ячейке, не считая тех, что припрятаны неподалеку, в специально отрытом окопчике. Батареи тоже свирепствовали: снопы картечи прорубали в краснофесочных рядах широкие просеки. Зуавы трижды пытались броситься в штыки, но не тут-то было – под кинжальным огнем трех «Максимов» они валились на землю рядами, будто трава под взмахом хорошо отбитой литовки. Избиваемые и с фронта, и с флангов, африканские стрелки замерли, качнулись в неустойчивом равновесии, подались вперед – и отхлынули, оставляя за собой скаты, сплошь усеянные сине-красными телами.