Воин в поле одинокий (Полянская) - страница 28

На первую страницу
Вспоминаешь, что завтра — ну надо же — выходной.
 Впрочем, от выходного немного толку…
(Загустевшее время ворочается за спиной,
Щурится, подглядывает сквозь щёлку.
За углом оно снова движется по прямой,
Жгучее, словно кто-то его расплавил…)
Покупаешь батон и спокойно идёшь домой:
Не приходить домой — это против правил.
И в вопросе «Ну как дела?» почувствовав ложь,
Точнее источник какой-то бодренькой фальши,
Хочешь убить. И, зная, что не убьёшь,
Улыбаешься.
Моешь полы.
И — живёшь дальше.

«Когда моя мать умирала…»

Когда моя мать умирала,
Я изо всех сил
Стучала по клавишам фортепьяно,
Стоявшего в этой же комнате.
Что ж, мне тогда
Было пять лет.
Я не ведала жалости к смертным,
Так,
Как не знали её
Бессмертные боги античности…
Я старше матери,
Старше Христа.
С каждым годом всё чаще и чаще
Боль
Посещает меня —
Огромная, еле вместимая.
Сжаться в комок.
Зверем больным
Уползти в дальний угол… Но только
Там
Всей чернотой
Напряжённо молчит фортепьяно.

Alma mater

Первому ЛМИ

Alma mater, мне сладок твой дым.
Не признаешь ты стих мой беспутный,
Погружаясь всё глубже в уютный
Задушевный гитарный интим.
Только взглянешь бездумно и слепо —
Маска памяти, гипсовый слепок…
И тогда по дорожкам твоим
Я пойду. И бродячие псы
Зарычат. И деревья очнутся,
Две синичьих кормушки качнутся
На рябине, как будто весы.
На скамейке сожмётся старуха,
По-ружейному чётко и сухо
За спиной моей щёлкнут часы.
И увижу тяжёлую дверь,
Корпуса твои в дымке морозной,
Улыбнусь совершенно бесслёзно,
Не считая обид и потерь.
Никогда не была я серьёзной.
Никогда.
А теперь уже — поздно.
Слишком поздно теперь.

«На продавленной койке больничной…»

На продавленной койке больничной
Он лежал — без особых примет,
Аккуратненько-бледный, приличный,
От одышки страдающий дед.
Я о нём знала самую малость,
А конкретнее — что по всему
Задыхаться недолго осталось
На казённой кровати ему.
Он сказал мне: «А вы напишите
Что-нибудь о ромашках в цвету.
Я давно уже — питерский житель,
Но, Бог даст, оклемаюсь — прочту».
То ли я «проплясала за плугом»,
То ли голос мой слаб и нечист…
И вскипает ромашковым лугом
Предо мною нетронутый лист.

Памяти лошадей, погибших при пожаре на конюшне в Удельной

Н. Мазаяну

Друг, не плачь. Поверь, они умчались,
Прорывая боль и смертный страх.
Может быть, и правда, нет печали
В звёздных нераспаханных степях.
Может быть, отбыв земные сроки,
Не имея за собой вины,
В росных травах тихих и высоких
Золотые ходят табуны.
В ковылях нездешних кони скачут,
Вечность из небесной пьют реки…
Друг, не плачь, — я говорю. И плачу.
Плачу и сжимаю кулаки.

«На Северном рынке снег нынче почти что растаял…»

На Северном рынке снег нынче почти что растаял,
Следующая страница