Стих подпирал. Он должен был явиться,
Он был готов к рождению вполне.
Как всякой Божьей твари, угнездиться
Для оной цели нужно было мне.
Домой нельзя, там оседлают сходу,
Но — не беда: полно кафе окрест…
Зашла в одно, а там полно народу.
И все едят. И нет свободных мест.
В другом — невыносимо, беспрестанно
Гремел динамик, слух терзая мой…
А третье было мне не по карману.
Я плюнула и побрела домой.
На кухне — звон и резкий визг соседки,
А в комнате — счастливый теле-сон.
И, пометавшись, будто волк по клетке,
Я потихоньку выскользнула вон.
На набережной села на ступени,
Но, видно, неудачен был момент:
И страж порядка, полный подозрений,
Навис и попросил мой документ.
Ну что ж — с собою паспорт, слава богу.
Всмотрелся. Криминала не нашёл:
Сижу, пишу… Взглянул довольно строго,
Но — разрешил. И с важностью ушёл.
И снова я распутываю нити,
Хватаю ускользающий кураж…
Вдруг чей-то голос: «Выпить не хотите?» —
И пальцы выпускают карандаш.
Оглядываюсь: пара пожилая,
Уже «под газом», но ещё — вполне,
Друг друга через слово посылая,
Усердно ищет истину в вине.
«У нас сегодня дата: двадцать восемь…
И всё живём! Я — дура, он — подлец…
Ну, выпейте за нас! Мы очень просим!
Иначе — разругаемся вконец».
Я поняла, что чаша не минует.
Блаженны миротворцы!.. Сгинул стих.
И долго-долго исповедь дурную
Я слушала, и утешала их.
Стемнело. Я уйти заторопилась,
Но различила сказанное вслед:
«И всё-таки она бы утопилась.
Записку дописала б — и привет!
Мы — вовремя… Их много тут — с приветом…»
Вот это — приговор! И нечем крыть.
Ведь если я могу не быть поэтом,
То кем угодно я могу не быть.