К счастью, предков удалось быстро оттеснить, но Лене стало это известно благодаря визиту какого-то чокнутого старого мухомора. Как он только проскочил мимо Клавдии!
Узнав, что помощница позволила себе оскорбить родителей, причем как бы от имени дочери, Елена разъярилась и выгнала Клавдию. Наверное, стоило переждать, посидеть молча недельку, и хозяйка бы остыла и позвала помощницу обратно, но Клавдия не могла держать себя в руках.
Она названивала Елене, бомбардировала ее сообщениями, то с признаниями в любви, то с претензиями, то с проклятиями, то снова с любовью. Елена отвечала спокойно, мол, Клавдия должна понять, что нельзя держать при себе человека, который за твоей спиной ссорит тебя с собственными родителями. Обещала помочь с трудоустройством, дать хорошее выходное пособие и премию, потому что помнит, сколько Клава сделала для нее в тяжелую минуту, но девушка только сильнее ярилась. Как? Как можно перевести в деньги душу, которую она бросила к Елениным ногам? Как можно, испытав на себе всепоглощающую любовь Клавдии, не полюбить ее так же сильно?
Она писала и писала, так что к утру еле могла шевелить руками, но сообщения оставались не только не отвеченными, но даже не прочитанными.
Клавдия поняла, что так достучаться до Елены невозможно. Нужно что-то, что заставит ее пожалеть, причем пожалеть как следует. Смерть? Что смерть? Вот Владимир умер и теперь не страдает, вот и все. А Елена должна страдать. Всю жизнь станет мучиться, что довела человека до самоубийства! Зато Клавдия найдет наконец мир и покой…
И Клавдия приняла решение. Она написала пространную записку, где обвинила Елену в своем уходе из жизни, и положила на тумбочку рядом с кроватью. Хотелось еще напоследок достать мать, но сил на подробное послание не осталось. Клавдия распечатала две страницы своих черновиков для книги и пригвоздила ножом на видном месте в коридоре вместе с коротким сообщением. Даже в предсмертном письме она не смогла написать слово «мама». Дверь квартиры она специально не заперла, чтобы ее хладное тело вовремя обнаружили и оплакали.
Как только сняли домашний арест, Зиганшин с Фридой вернулись в деревню. Мстислав Юрьевич хотел, чтобы жена ушла с работы и занималась только домом, но вслух остерегался высказывать эти мысли. Единственное, на чем он категорически настоял: чтобы Фрида брала строго одну ставку, а головную боль «работать некому» оставила для администрации. Мама с Виктором Тимофеевичем уехали в город, причем отчим сделал это без удовольствия и намекал, как хорошо было бы им всем вместе. Найда, кажется, уже отчаялась увидеть хозяина и теперь от него не отходила, так что Зиганшину стыдно было уезжать от нее на службу.