Игорь решил вести себя так, будто ничего и не произошло, однако сначала заехал домой, переоделся, достал из вмонтированного в стену сейфа табельный ствол и только после этого почувствовав себя в относительной безопасности, поехал в контору. На входе его не остановили. По привычке выложив пистолет в специальный ящик в перегородке, Зельдин прошел контроль, показав знакомому сержанту на входе свое удостоверение, и после обмена дежурными любезностями, двинулся в кабинет. Проходя мимо вахтера, пожилого ведомственного отставника, которого все тут называли дядя Дима, он вдруг остановился, увидев, что знакомый тубус с красной восковой печатью до сих пор находится в своей ячейке.
— Привет, дядя Дима, — Зельдин остановился рядом со стойкой вахтера и протянул ему руку. Дядя Дима на секунду отвлекся от кроссворда, отложил в сторону карандаш и ответил крепким, далеко не старческим рукопожатием.
— Что, Игорек, опаздываешь? Генерал наш рвет и мечет. В отделе никого, у него на столе какая-то гербастая бумага, чуть ли не с подписью министра, похоже, расстрельная. Ты аккуратней, а то под раздачу попадешь.
Дядя Дима, казалось, был тут всегда. Еще курсантом, проходя в ведомстве стажировку, Зельдин видел, как вахтер общался накоротке с Самим и его замами, и те отвечали ему тем же, похоже, признавая своим и уважая. Порой, если надо было что-то узнать по прогрессивкам, званиям или назначениям, сначала обращались не в строевую часть или к оперативным, а именно к дяде Диме. Надо сказать, информация у него всегда была верная, а если он чего и не знал, так и никто знать не мог. По поводу бумаги и настроения шефа можно было не сомневаться, и, получив на вахте ключи, Игорь спешно, используя не парадную лестницу или старый лифт в открытой шахте, а запасную лестницу, использовавшуюся сотрудниками для нарушения закона о защите от табачного дыма, проник на нужный этаж.
По пути встретил пару медиков и капитана из строевой. Тройка курила около открытой форточки, стряхивая пепел в стоящую на подоконнике банку из-под оливок.
— Здорово, мужики.
— И тебе не хворать, — парень в белом халате, надетом зачем-то на парадную форму медицинской службы, довольно кивнул. — Что-то твоего шефа нет.
— Да в отпуске он.
— Да уж. Тогда ты заскочи. Мой командир что-то ему сказать хотел, так, может, что срочное.
— Забегу, — согласился Зельдин и, на прощание махнув троице рукой, распахнул дверь на этаж. Пахло тут нехорошо, застойным воздухом, лекарствами и какой-то неприятной фруктовой отдушкой. Здание ведомства было старое, построенное еще при Сталине пленными немцами, и потому, пережив почти сотню лет, падение нескольких режимов, смену руководства, похоже, становилось только прочней. Однако обстановка, тут царившая, больше подходила для фильмов ужасов. Тяжелые серые стены, узкие окна бойницами, уходящие высоко под потолок, темный дубовый паркет в коридорах, тусклое освещение, не способное охватить всю площадь длинных переходов и помпезных лестниц. И каждая лестница, каждый пролет хранил на себе отпечаток чьих-то несбывшихся надежд, ауру разбитых судеб и уничтоженных карьер. Когда-то, когда само ведомство еще было комиссариатом, а люди в кожанках и с наганами в деревянных футлярах грохотали начищенными сапогами по дубовому паркету, тут было много народа. Все стремились к чему-то, строили светлое будущее, охотились за шпионами и врагами народа, и, надо отдать должное старым следователям, вели дела не надуманные, подлинные, те, о которых не печатали в газетах, за которые не давали медали и прогрессивки, не награждали сервизом или поездкой в Туапсе. Тут всегда находились профессионалы, одним из которых, как считал Илья, и был его опальный патрон, майор Прохоров, которому самую чуточку, только руку протянуть, не хватило до полковничьих звезд.