— Долго еще мы так не протянем, — говорил кто-то. Голос был грубый, чуть надтреснутый. В его нотках сквозила усталость и легкая паника. — Нас просто опрокинули. Кто-то либо слушает волну, либо стучит просто из командного центра.
— Вашу мать, мясники, поаккуратней, мне с этим лицом еще на свидания ходить, — уже другой голос, моложе и звонче. Больше смешанный с задором и самоиронией.
— Тише, Ильяс. Если ты будешь сидеть ровно и не дергаться, то я сделаю маленький и аккуратный шов. Останется небольшой шрам, а такой девкам нравится.
Это уже был Иванов. Похоже, он тут был за медика, а люди, с которыми он разговаривал, только что вернулись из рейда, причем неудачного.
— Что у вас вообще пошло не так?
— Да все, — старший, чей тембр голоса вдруг показался Прохорову знакомым, пустился в объяснения. — Сначала мы тупо опоздали. Пока ехали, поймали все светофоры, а поскольку машина была гражданская, а сами мы не совсем в форме, то пришлось стоять на каждом светофоре. Я сам посчитал, их почти восемь было. Восемь светофоров, Миша! Это у нас-то!
Яркий образ откуда-то из прошлого вдруг вспыхнул в мозгу. Тот же чуть затянутый говор, резкие гласные, насмешливость во вроде бы серьезно сказанных фразах Прохоров слышал только у одного человека. Его однокурсника, Петра Разумовского, вместе с которым он прошел училище и был, фактически, не разлей вода. Он и Разумовский провели эти несколько лет в одном взводе. Койки курсантов стояли друг напротив друга, и дружба была сильна и крепла день ото дня, однако при распределении Петра отослали куда-то на дальний кордон, мобильники в то время были еще не известны, и перед отправкой договорились держать связь через родственников, пока не будет четкого адреса места службы. Прохоров несколько раз писал родителям Разумовского в Москву. Те отвечали крайне неохотно, судя по скупым редким строкам на бумаге, сообщая о том, что о месте службы сына им не известно, а потом и вовсе перестали реагировать на телеграммы и весточки тогда еще лейтенанта Прохорова. В ту пору было много секретных объектов, холодная война, которая никогда не заканчивалась, если уж быть честным, да и необъявленных войн, которые вели Советы, а затем и Россия по всему земному шару, было предостаточно. Вполне возможно, что и попал Разумовский под секретность, и тут вдруг он, собственной персоной.
— Петя? Разум, ты ли?
Прохоров спустился по лестнице и несколько секунд стоял в самом начале коридора, наблюдая как в комнате с табличкой «Медпункт», единственной, из приоткрытой двери которой в полутемный коридор струилась полоска света, вдруг воцарилась тишина.