27. Роман Савельев, старатель, Homo, планета Волга
До рассвета мы даже умудрились кое-как подремать. Успокоившаяся Юлька показала мне, как включить внешнее наблюдение, и я так и отрубился в кресле у пульта. Снаружи было темно и тихо, только ветер заунывно свистел над карстовыми разломами.
На душе было как-то не так. Не то чтобы гадко, а как-то неспокойно, что ли. Я глушил чувство вины, но оно продолжало помаленьку грызть. Особенно грызла досада за пацана. Борьку — если уж сделал его сиротой, надо было хоть защитить. Волчье время, так его через это самое…
Так я и досидел до конца ночи. То проваливаясь в чуткое забытье, то просыпаясь и приникая к экранам. Но до утра нас не трогали. К счастью.
Очередной раз проснулся я от вызова видеофона — он прозвучал в тишине с эффектом разорвавшейся бомбы. Меня подбросило в кресле, а рука мгновенно нашарила на поясе бласт.
Экраны стали не черными, а светло-серыми: снаружи рассветало, и инфрадатчики сами собой отключились. Скользнув по экранам взглядом, я дотянулся до видеофона. И почему-то ответил без изображения, только голосом.
— Ну?
— Рома?
Я облегченно вздохнул: говорил Риггельд. Его немецкое придыхание ни с чем не спутаешь.
— Фу, — расслабился я. — Это ты.
И включил изображение — рядом с пультом сгустилась голограмма и одновременно зашевелились три передающие камеры, отсылая Риггельду мою картинку. Савельев, полусонный, в кресле.
Рядом незаметно и вкрадчиво оказался Чистяков, а спустя секунду из-за ширмочки выпорхнула радостная Юлька.
— Курт! Ты жив?
— Скорее да, чем нет, — философски ответил Риггельд.
Юлька вымученно улыбнулась — не знаю уж, на чем она держалась все это время. Я встал и усадил ее в кресло перед пультом.
— Ты где, Курт?
— В Новосаратове. Смагин прилетел?
— Да, — ответил я. — С Янкой. Вот он.
Смагин, несколько утративший ночную бледность и приятно порозовевший, шагнул в передающую зону и сделал Риггельду ручкой.
— На нас нападали, Курт. Ночью.
Риггельд помрачнел. Я продолжил:
— С нами американер один был… и пацан малолетний. Их захватили. А мы все уцелели, слава Богу. Хотя какая, к черту, слава…
Набожные американеры, наверное, отчитали бы меня потом за эти слова.
— Сколько вас? — спросил Риггельд, стараясь отсечь эмоции.
— Я, Юлька, Чистяков, Смагин и Яна. Пятеро.
— Хаецкие, значит, не объявились…
— Не объявились. А что в Новосаратове? Как оборона? Я слышал, вчера там стрельба стояла до неба…
— Новосаратов, Рома, пуст. Кажется, я тут единственный живой. Впрочем, мертвых тут тоже нет. Пусто.