— Я уже работу закончила.
— Потому и пришёл, — с отчаянной смелостью заявил он. — Может, разрешите проводить?
А про себя твёрдо решил: не позволит — тут же повернётся и уйдёт, носа своего в отдел не покажет. Значит, занята и нечего слюни распускать.
Позволила — и с того вечера всё началось. Гаранин сам себя не узнавал: половину следующего дня пугалом проторчал в отделе снабжения, несколько раз таскал туда пирожки и торты — угощал сотрудников и глупо улыбался в ответ на их понимающие подмигивания. А Лида восседала за столом чрезвычайно довольная — кокетничала с посетителями, гасила его ревность обещающим взглядом, заливисто смеялась, рассказывая подружкам по телефону какие-то пустяки — словом, целиком включилась в игру, правилам и нюансам которой несть числа. Но Гаранину всё в Лиде казалось необыкновенно милым: и вздёрнутый носик, и модная стрижка «под мальчишку», и даже чернильное пятнышко на руке, которое Лида пыталась стереть резинкой.
На третий день Лида разрешила ему то, о чём он и мечтать боялся, а наутро он сделал ей предложение.
Лиде Гаранин нравился; впрочем, она об этом особенно и не задумывалась, такого предложения ей ещё никто не делал, а в двадцать два года пора выходить замуж. На три года старше её, повидал жизнь — мужчина, а не восторженный студентик, который по вечерам торчал под её окном; хорошо устроен, после зимовок деньги приличные на книжке собрались, да и собой высокий такой, симпатичный. И предложение она приняла. Порешили так: Гаранин возвращается на станцию, по возможности быстро берёт отпуск, и они расписываются. Можно было бы, конечно, подать заявление прямо сейчас, но Лида боялась показаться чересчур торопливой. К тому же сразу начинать семейную жизнь на глухой полярной станции ей вовсе не улыбалось, Андрея всё-таки звали в аспирантуру, не вечно же он будет сидеть в том медвежьем углу.
В отпуск Гаранин сумел вырваться только через три месяца — никак не находилась подмена. Прилетел, вещи из багажа не получил — в институт помчался, посмотреть на неё, убедиться, не передумала ли. Лида, обрадованная его щедрыми подарками, ещё больше уверилась в правильности своего выбора; совсем потерявший голову Гаранин предупреждал любые её прихоти, подруги поздравляли и завидовали, мать мудро советовала — «ты с ним построже, пусть каждой милости с трудом добивается, сильнее любить будет». Своего ума у Лиды было немного, и совет матери она восприняла уж очень прямолинейно: стала капризничать, обижаться и делать вид, что колеблется принять окончательное решение. Будь Гаранин поопытнее, он легко разобрался бы в этой игре, но полюбил он впервые, а первая любовь всегда слепа. Не скоро он осознал, что принял городскую нахватанность и банальную осведомлённость за ум, а физическую близость за любовь…