Я поведал ему всё, от начала и до конца.
…Про пьющего отца-сапожника. Про всегда больную и уставшую мать, горбатившуюся за копэйки на такой работе, от коей за неделю пэрэдохли бы все гламурные обитатели офисов, жалующиеся на трудное и грустное бытие. Про сэминарию, где за невыученный стих из Библии били розгами, смочэнными в солёной воде. Я рассказываю так горестно, что самому себя жалко. Чувствую на ресницах тепло слёз. Нэмудрено. Даже камень – и тот заплачет от моей печальной исповеди. До боли хочется почувствовать атэчэскую длань на своих плечах и заверения от чыстого сэрдца – ничего, меня любят даже таким.
– Мда, – вздыхает Иисус. – Вот честное слово – ну и придурок же ты.
Слова застревают у меня в горле. Разве Всэвышний, сотворивший всё, от выхухолей до варенья из ежевики, может произносить подобное? Нэт. Мне чудится. Последствия двойной дозы лекарств. Или вина надо срочно глотнуть. Так, до дна.
– Не поможет, – слышу я убийственно спокойный голос. – Повторюсь. Ты – придурок.
Всё, генацвале. Мир рухнул. Я воспитан на том, что Господь из Библии рёк то и это. Милостив и мудр. Благословэнэн и чист. Умэр за нас. У меня уже мысли путаются.
– Ты был уверен, что меня нет?
Я киваю. У меня не осталось вообще сил гаварыть. Интэресно, у кого бы нашлись?
– Я понятия не имею, как с вами поступать, – печально произносит Иисус. – Обязательно нужен кнут, иначе не слушаетесь. Назвавшись пастырем стада человечьего, я полагал, это метафора. Я ошибся. Надо просто щёлкнуть кнутом – все по местам. Кланяйтесь, подчиняйтесь, служите под страхом побоев. О, тогда вы поймёте. Нельзя убивать. Нельзя мучить. Нельзя красть. Нельзя лгать. За преступление последует жесточайшая кара. И вы моментально полюбите ближнего своего и более не заикнётесь о мечте согрешить. Если не наказывать, у человека появляется идея: меня нет, а значит, можно поступать как душе угодно, проблем не последует. Уфф. Ну, что вы наделали, а? Я вас так любил.
Слова до сих пор комом стоят у меня в горле.
– Я… это… э…
– Да знаю я наизусть всё, что ты скажешь, – нетерпеливо перебивает он. – Вы обожаете этим прикрываться. Каждый из вас. Ах-ах-ах. Я не виноват. Меня заставили. Я чуть-чуть попробую и больше не буду. Хватит, я устал. Моя голова пуста, и в ней зарождаются странные мысли, Иосиф. Зачем я приехал в Иерусалим? Зачем творил чудеса? Зачем что-то старался донести до равнодушных людей, а потом тащил крест вверх на эту… как её… Голгофу, в совершенно жуткую жару под ударами хлыстов римлян? Если яичница пригорела, её выбрасывают, только безнадёжные скряги уснащают убогую стряпню редким количеством перца, дабы не чувствовать вкус гари, и поедают против силы. Созданные мной миры достойны помойки. Что сказал бы папа?