— Старт! Я полста третий! 2500! Двигатель не запускается!
— Полста третий! Я — старт! Повторить запуск двигателя!
Это на связи уже был комполка. И через секунду: «Спокойно, сынок! Запас есть. Работай!»
Самолеты реактивной дивизии за этот год летали очень много. Уже зимой начала ощущаться нехватка запчастей и расходных материалов. Особенно это относилось к двигателям. Поступающие с заводов СССР аналоги деталей не всегда соответствовали требованиям по качеству и моторесурсу. А некоторые детали еще и не умели просто делать. И то, что случилось с самолетом Егорова, могло случиться с каждым. Но случилось с ним.
— Старт! Я полста третий! 2100! Двигатель не запускается!
— Я старт! Полста третий! Катапультируйтесь! Повторяю, покинуть машину!
— Полста третий! Как поняли?
Все! Осталось выполнить несколько заученных и отработанных операций и позор станет несмываемым.
А перед глазами стояла Лена, такая, как он видел ее сегодня утром, войдя на кухню — в домашнем халатике, с выпирающим животом, обернувшаяся к нему с легкой, почему-то показавшейся Николаю тогда тревожной улыбкой. Она смотрела прямо ему в душу.
«Ну, давай, давай! Не тяни! Высота падает!» — вопила в голове половина его мозга.
«Но ведь Александров посадил „спарку“ на воду!» — сопротивлялась другая половина.
«Александров — летчик — инструктор с огромным опытом и налетом, а ты кто? Это твой третий самостоятельный!»
«Все! Спор окончен! Делай, что должно и будь что будет! Как там наш великий предок говорил? Мертвые сраму не имут?»
«Прости, родная!» — прошептал Николай, стирая в сознании картину сегодняшнего утра.
«Старт! 1900. Скорость — 380. Курс-110! Иду на вынужденную!»
Его глаза уже отметили подходящее белое пятно среди темного моря леса, а руки и ноги направляли на это пятно падающий самолет. В следующие мгновения Николай стал частью самолета. Неотделимой частью. И железная птица, накренившись в вираже и выпуская воздушные тормоза, устремилась в своей попытке к единственному шансу на спасение.
Что было дальше, Николай не помнил и вспомнить потом не смог. Частично он пришел в себя, когда самолет остановился и затих. У него хватило сил сдвинуть фонарь назад. Тотчас мокрое от пота лицо его заледенело от морозного ветерка, залетевшего в кабину. Он попытался вытереть лицо рукавом зимней куртки. Это получилось у него с трудом. Сил не было никаких. Ни физических, ни душевных. Стояла тишина. Только потрескивал оседающий под тяжестью самолета снег и где — то далеко гудел паровоз. Он не помнил, сколько он просидел так, откинувшись в кресле. И когда его кабину обступили техники из поисково-спасательной группы и что-то спрашивали его, он продолжал сидеть и улыбаться. Потом техников отодвинул комполка. Посмотрел на него, что-то спросил, но Николай продолжал молчать. Комполка крякнул, вытащил из — за пазухи фляжку и сунул ее Николаю в зубы. Спирт обжег гортань. Николай закашлялся, на глазах выступили слезы, и только после этого он окончательно пришел в себя. Но выбраться из кабины самостоятельно все равно не смог. Его так и несли на руках до машины.