Я брожу из угла в угол по сумрачному помещению. Решение, в начале слабенькое и неуверенное, стремительно крепнет. Tired with all these for restful death I cry. Дело остается за малым. Не смотря на устоявшееся выражение «наложить на себя руки» одних рук тут будет недостаточно. Нужны еще какие-то подспорные средства. Типа веревки, яда или пистолета. Ничего похожего на комплект начинающего самоубийцы в клетухе не обнаруживается. Ножи все поголовно тупые как физиономия Стефано. Впрочем, перерезать себе вены, я бы в любом случае не решилась. Кровищи многовато. Нужен какой-то легкий безболезненный способ перехода из этого неприглядного мира в иной замечательный. Без ущерба внешности. Чтобы в гробике выглядеть на все сто. Хотя кто сказал, что я удостоюсь гробика? Привяжут мне эти вурдалаки камень к ноге и поминай как звали. Интересно, если новость о моей несвоевременной гибели дойдет до папы, пожалеет ли он свой тогдашний малодушный побег. Я помню, как в детстве он возил меня на санках. Он специально быстро бежал по снегу, я вжималась в деревянное сидение, боясь вылететь на повороте. Его забавлял мой испуг. Он хотел, чтобы я научилась не бояться. Чтобы выросла сильной и самостоятельной, как мальчик, которого мама ему так и не родила. Потом мы возвращались домой, уставшие, вымокшие, краснощекие. Мама ставила на стол огромную тарелку дымящихся пирожков. Если у входа в чистилище меня остановят и спросят, была ли я когда-нибудь по-настоящему счастлива, я отвечу, что да, была, и покажу фотографию вот этих домашних пирожков.
Итак, на чем я там остановились. Ах, да. Tired with all these… За дверью слышатся шаги. В замке поворачивается ключ. Мое сердце сжимается в крошечный испуганный комочек. Не успела. В просвете возвышается неизвестная мне тучная фигура. «Привет. Две минуты на сборы» заявляет незнакомый толстяк с лицом доброго клоуна. Я натягиваю джинсы и майку. «Одну надежду я таю, — Что ждет меня награда, И, верно, буду я в раю, Отбыв все муки ада!» вертятся в подсознании строки Роберта Бернса. Опять угрожающее жужжание мотора, холодные брызги в лицо, гудящая пустота в пустом желудке. Толстяк, подчиняясь подобно своим безъязыким собратьям неписанной омерте, хранит молчание. Только его правая дряблая щека самовольно дергается, выдавая толи напряжение, толи врожденный тик. Вместо ожидаемого эшафота в виде какой-нибудь грязной оргии корпулентный поводырь доставляет меня в уже знакомые апартаменты. На пороге неудавшуюся самоубийцу встречает Вероника. Она выглядит ярко и свежо, как едва распустившийся цветок, и источает аромат благополучия.