Этим вечером я покупаю в ближайшем киоске телефонную карточку и, обнаружив неподалеку свободную кабинку, набираю мамин номер.
— Ну, неужели! Вспомнила-таки мать! – взрывается она негативом в ответ на мое теплое приветствие.
— Тебя, мам, забудешь, пожалуй.
— Ты и забудешь. Тебе не слабо. Бросить мать смогла, так и забыть сможешь, – брызжет обидой трубка, – В своем Париже!
— Мам, я занята очень была. Меня на стаж отправили, – привычно оправдываюсь я.
Когда-то я звонила часто, практически каждый день. Мамино недовольство от этой периодичности не убывало, наоборот, чем чаще я связывалась с ней, тем больше ей удавалось выдать упреков в мой адрес.
— На стажировку! Совсем уже русский язык забыла! Офранцузилась, – последнее слово она произносит так, будто значение его – «заразиться позорной болезнью».
«Как папаша твой» мысленно проговариваю в голове я следующую фразу.
— Как папаша твой бестолковый, – послушно повторяет за мной родительница.
Отведенные на разговор центы капают с карточки со скоростью плохо закрученного крана.
— Мам, ты скажи лучше, как ты, а то у меня денег на карточке уже мало осталось, – делаю попытку заткнуть источник отрицательных эмоций я.
— На какой карточке? Ты что не из Парижа звонишь? – просыпается мать, стряхнув обиду.
— Я же говорю. Я на стаже… на стажировке. В Венеции.
Повышение квалификации. Теория и практика свободной любви.
Некоторое время трубка выдает невнятное пыхтение. Мама не знает, как реагировать на то, что у блудной дочери все хорошо. Ей подсознательно хочется слез раскаяния, жалоб на неприветливую чужбину и желания вернуться под материнское крыло. Тогда она щелкнула бы меня по носу довольным «ну, я же говорила», и с торжеством победительницы расправила бы упомянутое крыло. Знала бы ты, мамочка, как я недалека от подобного слезного взрыва.
— Рада за тебя, – выжимает из себя, наконец, она, – Когда навестить соберешься? Сто лет на родине не была.
Чистая правда. Не была давно. Каждый раз останавливал страх конфронтации с домашней лиловой слизью и армией сверстников-троглодитов. Но сейчас при мысли о возвращении в родные пенаты, внутренности пронзает острая тоска. Мне хочется прижаться к теплому материнскому плечу, зажмурить глаза и забыть все, что было. Пусть она сварливая, пусть непростая, пусть, прожив с ней больше недели, я начинаю лезть на стену, сейчас мне все это неважно. За пару минут подобной успокаивающей близости я отдала бы все на свете. Горло щекочут слезы.
— Постараюсь. После стажировки, – бормочу я, пытаясь протолкнуть нарастающий ком обратно в горло.