Я стал ощущать мелкую дрожь от бусловского рассказа. Все поры и скважинки существа моего стали наливаться ощущением незримого присутствия Раисы Сергевны. Одно мгновение мне показалось, что я уже знаю все, и я больно зажмурил глаза, боясь рассеять свою догадку. Поэтому я и не заметил, как Буслов перешел к пианино и сел там, косясь на пыльные клавиши.
— Она потом еще с недельку попекла пирожки…
— С ливером, — злобно вставил я, и мурашки злого холода побежали по мне, а тело зудело в предчувствии каких-то напряженных действий.
— С ливером, — упавшим голосом согласился Буслов. — Все пекла пирожки и вдруг забастовала. А Клюкен все ходил разговаривать, как он приустроит мир. Жук, ублюдок жука, гомункул! Такие в мебели и дровах живут, с усами… И все выходило у него, что главное на свете — колбаса и отрезы на брюки. Этакое развесистое счастье сулил он миру! А раз поздно было, и я ждал, когда он уйдет, чтоб идти спать, но он не уходил. Я сидел вот так же за пианино и подбирал одним пальцем чижика. А они там за моей спиной… И тут словно молоко мне в глаза хлестнуло. Я обернулся к ним, а сам…
Буслов со всего маху, с неистовством пьяного человека, с силой, достаточной, чтоб убить, хлестнул кулаком по клавишам, по пыли, которую копил все эти годы. Высоким рвущимся шумом ответствовало Буслову пианино.
— Послушайте же, вы, Виктор Григорьич! — заплетающимся языком закричал Илья Петрович, подбегая к нему и глядя на вдавившиеся клавиши. — Разве можно так со струной… ведь она ж порвется!!
— Не губите понапрасну душу! — воскликнул и Радофиникин, не решаясь, впрочем, подойти.
Манюкин протягивал кружку с брагой, но залить ею начинающееся извержение вулкана, который долгое время все мы считали потухшим, ему не удалось. Буслов справился, Манюкин отступил. Я же столь поглотился созерцанием бусловской красоты, что совершенно упустил появление бусловской няньки. Я обратил на нее внимание и, разумеется, подбежал ближе разглядеть только тогда, когда она заговорила.
— Витечка, — сказала она в дверях, мелко и виновато моргая еще не остывшими от слез глазами. — Витечка… — Виновато закусив дрожащие губы, старуха оглянулась на дверь. — Витечка… Рая ведь приехала! — умоляюще произнесла она наконец, уже не стыдясь нас.
Теми же глазами, вздрагивая в плечах, точно подкатывали туда приступы злого хохота, Буслов глядел куда-то за няньку, куда глядели и мы.
— Набуздался! — со злой укоризной и всхлипывая сказала нянька и, уже не скрываясь, закрыла себе лицо концом драного оренбургского платка. Раечка, погляди, каков стал. Поди сюда, Раечка!..