Он — вегетарианец, сторонящийся жестокости убийства. После отставки он собирается вернуться к живописи, оставить несколько хороших работ музеям Государства как свое наследие. Забавно, не так ли, что душа его в сущности своей — богемная, художественная, мечтательная, он говорит, что был бы вполне счастлив, ведя простую жизнь в мансарде, встречаясь с собратьями-художниками в кафе, бесконечно размышляя над таинствами света и тени. Однако же, именно этот разум судьба избрала для того, чтобы он смог разглядеть истину истории в самой ясной перспективе, и он не уклонился от Долга, когда Тот позвал его горном и знаменем, в миг, когда Германия заняла свое место во главе всех наций. Германия превыше всего.
Робость его многих к нему располагала. Однажды, когда он был еще начинающим политиком, на него обратила внимание одна дама света и пригласила его провести вечер в ее особняке. Он пришел в официальном костюме — быть может, к удивлению некоторых своих хулителей. Руки он скромно держал на коленях, вынужденно отказываясь от напитков и никотина, время от времени предлагавшихся ему ливрейными лакеями, обносившими ими всех гостей. Если не считать какой-то бессмысленной болтовни с различными светскими бездельниками, он не сказал ничего весь вечер, и только когда гости уже начали разъезжаться, он встал у дверей и произнес прекрасную речь против еврейства, коммунизма, атеизма, лжи в прессе и вопиющей аморальности развлечений и искусства. Фривольный тон, пронизывавший все увеселения того вечера, можете быть уверены, сразу стал трезвее. Лицами, какие-то мгновения назад бывшими беззаботными и глупыми, овладели задумчивые выражения. Это было великолепное зрелище.
Есть множество свидетельств тому, как скептики приходили к Вождю на групповые занятия смеху ради, а покидали их обращенными, новыми людьми.
Он никогда не теряется. Взойдя на трибуну, чтобы произнести панегирик Гинденбургу на похоронах этого великого человека, и открыв папку, он обнаружил, что какой-то небрежный служащий вместо его тщательно подобранных слов вложил туда, по всей видимости, финансовый отчет Гауляйтера Веймара. Он заговорил ex tempore,[1] и никто из тысяч его слушателей ничего не заподозрил.
Он может держать руку в приветствии часами, инспектируя войска.
Здоровье его изумительно, и врачей он никогда не посещает — разве что для того, чтобы обсудить здоровье своего народа. Они с доктором обычно весело смеются. Немецкий народ так здоров, что кому нужны врачи?
Он — человек образцовой терпимости. Когда заместитель однажды спросил его, привести ли французское искусство в соответствие с национал-социалистическими идеями, ответ его был таков: