— А… — только и успел молвить, осекшись под суровым взглядом.
— Да, Корнеон прав, — певуче добавил светлый Правитель. — Грициэль, не разрешай ему вставать!
Он кивнул головой в сторону рыжего эльфа, смущенно жавшегося в проеме двери. Услышав распоряжение, в глазах светлого мелькнул хищный огонек, на лицо вернулась блаженная улыбка. Я содрогнулся и беспомощно посмотрел на глав. Бесполезно, они уже двинули на выход, тихо переговариваясь.
Рыжий подскочил ко мне и склонил голову в церемониальном поклоне:
— Позвольте представиться, ваше высочество, Грициэль АЛьтаирский, сын Советника.
Я натянул одеяло до подбородка, прячась от оценивающего взгляда эльфа. Обычно я толерантно относился ко всяким созданиям, но всегда предпочитал, чтобы некоторые держались от меня подальше.
— Можете называть меня Гриц, я давний друг Тираниэль, — печально добавил рыжий, надеюсь, правильно оценивший мой маневр.
— Угу, а я Торнеон, — буркнул я, недовольно морщась. — Друг, что ты здесь делаешь, почему не ищешь Тиру?
— Правитель велел сменить приоритеты и заняться совершенствованием лечебных навыков, — гордо вздернул нос рыжий эльф.
— Слушай, иди уже, мне помощь не требуется, — я не знал, как от него избавиться.
— Извините, но нет! — решительно расположившись рядом, эльф начал что-то мешать в большом стакане.
— Дотронешься — прибью, — лениво отреагировал я, проваливаясь в сон. Мне и правда, надо отдохнуть, с остальным буду разбираться завтра.
Выздоровление шло ударными темпами. Шрамы и ожоги затянулись и сползли вслед за старой кожей. Временами ощущал себя змеем, менявшим шкуру. Тело нестерпимо зудело и чесалось, приходилось пользоваться эльфийскими снадобьями и мазями. Они оказывали потрясающий эффект, вскоре я начал с чужой помощью вставать и перемещаться по комнате. Рыжий эльф постоянно крутился рядом и настойчиво пытался получить моё расположение, это раздражало. Как и то, что меня не выпускали даже в коридор. Окна оказались завешаны тяжелыми портьерами и надежно закрыты решётками. Чувство, что я в тюрьме, пусть и очень комфортабельной, не отпускало. Вкус консервированной крови комом стоял в горле и не разбавлялся ничем.
По ночам, когда я оставался один, становилось гораздо хуже. Мысли о Тире терзали вновь и вновь. Да, я сорвался, дал волю чувствам. Иначе не смог, чувствовал, как сгорал изнутри. Была ли это любовь, я не знал, но думать о ком-то другом категорически не мог. Вновь и вновь переживал ощущения от поцелуев, почти реально ощущал запах кожи, слышал смех. Зато начал понимать страдания отца, когда мать Лорниты, великолепная Лорана, погибла. Эти сладкие и горькие чувства хуже, чем яркие лучи светила, спасу от них не было, как и покоя. Становилось паршивее и паршивее, с трудом удерживал внутри ярость. Плюс ко всему, меня старательно изолировали от внешнего мира и слухов, даже Гриц молчал и лишь загадочно хмурил идеальные брови в ответ на прямые вопросы. Я страдал от неизвестности и неопределенности, заняться оказалось решительно нечем. Фреску на потолке изучил до последнего камня, но так и не понял, что в ней казалось неправильным.