— А вот с этим позвольте не согласиться, — раздался от окна голос Чавеса. — Знаете ли вы, какой пароль был в компьютере вашего отца?
Лабан Хассель посмотрел на него.
— Лабан, — сказал Чавес. — Л-А-Б-А-Н.
— Как вы думаете, зачем Элизабет Бернтссон позвонила вам? — спросил Йельм. — Она даже была готова взять вину на себя, лишь бы выгородить вас. Почему она подозревала вас в написании этих писем?
— Как вы думаете, почему отец сохранил ваши письма в папке под названием “Ненависть”? — добавил Чавес. — Судя по статистике, каждый из этих файлов он читал не меньше десяти раз.
— Вы ждали, что он сделает первый шаг, а он ждал первого шага от вас, — заключил Йельм.
Лабан сидел с отрешенным видом. Но Йельм, не дав ему опомниться, пошел в атаку:
— Что случилось месяц назад? Почему ты вдруг начал засыпать его е-мейлами?
Лабан медленно поднял глаза, со стороны казалось, что это движение причиняет ему физическую боль. Однако взгляд, устремленный на Йельма, был на удивление ясным.
— Именно тогда я сблизился с Ингелой. Она рассказала про Конни, про его рождение, про то, что отец никогда не пытался его повидать.
— Что значит “сблизился”?
— Я решил убить его по-настоящему.
Йельм и Чавес затаили дыхание. Йельм лихорадочно пытался сформулировать вопрос. Спросил так:
— Вы бомбардировали его письмами, чтобы убить?
— Да.
— В последнем письме вы пишете, что знаете о планируемой поездке в Нью-Йорк, и угрожаете убить, лишив даже возможности кричать от боли. Вы знаете, как он умер?
— Его убили.
— А точнее?
— Не знаю.
— Ему блокировали связки и пытали, пока он не умер, и никто не мог слышать его крики. Когда вы поехали в Нью-Йорк?
— Я не…
— Когда? Вы находились там все время или приехали в аэропорт прямо перед вылетом самолета?
— Я…
— Откуда вам известны методы кентукского убийцы?
— Откуда у вас паспорт Эдвина Рейнолдса?
— Как вы проскользнули мимо полиции в Арланде?
Лабан Хассель не сводил широко открытых глаз с полицейских и молчал.
Йельм наклонился к нему и проговорил с расстановкой:
— Где вы находились в ночь со второго на третье сентября?
— В аду, — произнес Лабан еле слышно.
— Там вы должны были встретить отца, — ответил Чавес. — Ближе него к аду в то время, наверно, мало кто подобрался.
Опыт ведения допросов подсказывал полицейским, что Лабан сейчас должен или не выдержать и взорваться, или замкнуться еще больше. То, что произошло, не укладывалось ни в какие схемы. Губы Лабана почти не двигались, плечи опустились, голос больше напоминал шелест:
— Вам это не понять. Я почти решился на этот шаг, и вдруг он умирает. Его убивает кто-то другой. Это было невыносимо. Хотя, наверное, закономерно. Своего рода божественная справедливость. Желание было настолько сильным, что оно материализовалось. Это не может быть случайностью, это судьба. Судьба нелепая, как и сама жизнь. Послание с горних высот. Сейчас, когда изменить уже ничего нельзя, я понимаю, что не убил бы его. Что я в действительности этого совсем не хотел. Даже наоборот. Я только хотел его наказать. Я хотел с ним поговорить. Я хотел увидеть его раскаяние.