Наконец, прошли ветреный перекресток. Видимо, Светлояр был уже пройден. Пол начал круто подниматься И вдруг в уши ударил слитный шум тайги.
Птуха вскочил вперед, пробежал несколько шагов и остановился, освещенный лунным светом.
— Эх, тайга-матушка, — крикнул Федор, — напитай, напой, от недруга укрой!..
2
— Анфиса, пойдем с нами! — сказал с робкой просьбой Косаговский. — Мир светлый, бескрайный ты меняешь на келью.
Девушка молчала, быстро перебирая пальцами четки.
— Ты же согласилась бежать со мной. Помнишь, там, в саду, когда ты перстнем обручилась со мной. А почему теперь колеблешься? Или разлюбила меня?
Анфиса вздрогнула, подняла голову, шагнула быстро к Косаговскому. Но тотчас же, спохватившись, отступила и ответила тихим, безжизненным голосом:
— Люблю тебя по прежнему! Но… равна наша с тобой любовь, да не равны обычаи!
Косаговский улыбнулся больно.
— Да будь прокляты обычаи, лишающие человека радости и счастья!
Анфиса хотела что-то ответить, но ее остановил звук пушечного выстрела, тяжело прокатившийся по тайге. За первым выстрелом тотчас же грохнули второй и третий. Сомнений не было, это — сигнал к своеобразному «амбарго», извещающий стрелецкие посты о бегстве из города людей, которых надо задержать.
— Илья, бежим! — крикнул, бросаясь вон из оврага, Раттнер. — Истома опять предал!
— Ильюша, погоди! — кинулась порывисто к Косаговскому Анфиса. — Не пойду я в монастырь. В ногах у матушки и киновеарха вымолю тебе прощение. Останься со мной! Нашим, православным человеком, а не поганцем мирским будешь!
А из тайги прилетел голос Раттнера.
— Илья… беги… пропадешь!
Косаговский оторвал с усилием от своих плеч руки девушки.
— Верно ты сказала, Анфиса: равна наша любовь, да не равны обычаи! А мне по вашим обычаям не жить. Прощай!
Анфиса взглянула на тихо качающиеся, потревоженные ветви, скрывшие Косаговскоро, и, упав на колени, начала бить исступленно поклоны:
— Помилуй мя, матерь божья! Очисти мя безумную, неистовую!.. — шептала Анфиса, пытаясь ветхими, мертвыми словами заглушить самое тяжкое свое горе, похоронить любовь греховную.
И вдруг без памяти, холодная и немая, повалилась на сырую от утренней росы траву.
1
Шаманит тайга, поет жуткие песни. Воротит сердце от глухого волчьего воя. Если бы не «Книга Большого Чертежа», запутались бы беглецы в таежных космах. как блоха в собачьей шерсти.
Шли торопко, делая роздыхи и длинные переходы. Не шли — бежали! Хоть и говорит пословица, что беглецу одна дорога, а погоне десять, но в этом случае и беглецам и погоне была одна. И если есть у полковника Колдунова план путей через Прорву (а он, конечно, давно уже догадался снять копию с «Книги Большого Чертежа»), то погоня неминуема.