Накануне увольняемые передавали молодым свое оружие и закрепленную за ними технику. Сержант Мусатов, всегда строгий и немногословный, с тонко очерченными и сжатыми губами, вдруг разоткровенничался:
— У нас в автороте, конечно, грузовики. Это не боевые машины пехоты или танки. Но без наших трудяг им тоже никак не обойтись! Так что, Боков, береги «зилок». Он меня ни разу не подвел, — нежно гладил рукой Мусатов крыло машины.
Антонову переходил «Урал» рядового Мацая. Честно признаться, его не очень радовало это обстоятельство: с Мацаем их стежки-дорожки пересеклись сразу же после прибытия молодых на зимние квартиры. Глеб чувствовал на себе его пристальные взгляды, слышал насмешки типа «чучело гороховое», «шизик», «тюха-матюха», которые тот отпускал в его адрес, как бы невзначай и с неизменной ухмылочкой. Антонов не мог ума приложить, с чего бы это? Но увидев как-то шепчущихся в курилке Мацая и Коновала, понял, откуда ветер дует.
С ефрейтором у Глеба после того памятного случая, можно сказать, вообще никаких отношений не было, кроме сугубо официальных: «Есть!», «Так точно!», «Выполняйте!». Вот и все. Антонов вроде бы выпал из общего ритма подготовки молодого бойца: когда взвод уходил на занятия, Глеб топал в наряд на кухню, блаженствуя без окриков Коновала и выговоров Ломакина, без строевых, физзарядки. Возвращался в палатку затемно, а утром его назначали на разгрузку и погрузку или подметать территорию, или в автопарк драить боксы, или снова дежурить. Его такая жизнь вполне устраивала, все же лучше, думал он, чем общаться с «недоумком» — так Глеб про себя называл Коновала. Знал, что благодаря стараниям ефрейтора торчал в нарядах.
С Ртищевым у Глеба дружба расстроилась, И не потому, что тот вину за разбитую лодыжку на ноге Антонова взял на себя. Не мог Глеб простить ему холуйства перед Коновалом: стал Шурка уже подворотнички ефрейтору подшивать. Глеб, правда, пытался с ним поговорить начистоту. Но Шурка дерзил, отговаривался: мол, нечего его наставлять на ум. Не холуйство вовсе то, что он делает, а солдатская наука, которую он, Ртищев, таким образом быстрее освоит, чем Антонов, из нарядов не вылезающий…
А когда переехали из палаток в казарму, то они и в разные отделения попали. Ртищев остался при Коновале — назначили-таки ефрейтора командиром отделения. Антонова — подвалило же счастье! — поставили под начало младшего сержанта Ольхина, подчеркнуто официального и всегда наодеколоненного. Мацай тоже числился в этом отделении. Ольхин был с ним до невозможности вежлив. Но надо отдать младшему сержанту должное: вежлив и осмотрителен он был со всеми, говорил каждому только «вы».