В чем тут дело? Видимо, в сложившемся стереотипе: командир — непогрешим, замполит — заступник и опора командирской непогрешимости. Отсюда возникает некий должностной феномен; если сказал я, командир, что это — черное, то так и есть, черное. Хотя оно совсем белое… Но командир сказал: «Люминь», значит, «люминь», и баста! И я, уже в роли замполита, если не сумел вовремя растолковать командиру о действительном содержании данного вещества, буду первым гнать из «люминя» чистую монету. И внешне она заблестит, отливая серебром. А в микроскоп на нее глянешь — нет, не тот материал, дурим, сами не зная кого, а главное, для чего?
Хотя, в принципе, знаем и кого, и для чего. Ибо существует еще один стереотип, от которого в лексиконе командира наряду с его зачастую врожденным грубоватым фольклором довольно часто звучит слово «запрещается». А в патетической речи замполита — крылатые выражения: «проявим инициативу в дозволенных рамках», «в обязательном порядке исполним предписанное», «установку приведем в действие»… Этот консервант строго регламентирован приказами, директивами, указаниями, рекомендациями и т. д. от самых верхних командных и политических ярусов до низших. Ничего, конечно, в нем плохого нет, ибо в каждом документе есть опыт прошлого, иа котором создается настоящее и будущее — армия испокон веков сильна установленным порядком, где все расписано по полочкам, и дисциплиной. Но так как, с одной стороны, у командира и политработника существует догма непогрешимости, с другой — предписанные законы, а с третьей — реальная жизнь, бурлящая, кипящая и не влезающая порой в рамки директив, то получается, что в одном командире как бы собраны воедино трое: безгрешник, закованный установками педант-перестраховщик (бюрократ) и лавирующий между реальностью и чужим повелением отчаянный канатоходец или горнолыжник. И в одном замполите тоже трое; щит для безгрешника, цепь для бюрократа-перестраховщика, шест и шлем для канатоходца — горнолыжника. Вес они, как лебедь, рак и щука. И надо быть очень искусным наездником, чтобы хоть сносно доехать на них до следующей должностной остановки, где прикручивают на погон очередную звезду.
Я специально столь подробно и поэтому, возможно, сложно построил это повествование. Думаю, что так читателю легче понять, насколько трудны, тернисты и опасны выбранные мною эти совсем не завидные роли.
Итак, я командир. Во мне еще от природы азарт сидит, что-то задорное, желание пробовать и рисковать. С детства улица заставляла меня драться, кататься на коньках по тонкому, прогибающемуся льду только замерзшей реки и частенько проваливаться. В половодье выплывать в лодке и нестись по мутной воде вместе с льдинами. Ездить на крыше вагона пригородного поезда и, проезжая под мостом, на спор поднимать голову так, чтобы его балки легонько касались моих трепещущих на ветру волос, или прыгать между его пролетами, ныряя в тихую гладь, как заправский каскадер…