Когда вылез на берег, Зоя грустно улыбалась. Заметила:
– А плавать ты стал совсем по-другому.
– А раньше как плавал? – поинтересовался он.
– Неплохо, но не так красиво. И, кажется, не так быстро. Да я и видела-то всего пару раз, – стала оправдываться она. – Может, и так плавал. Ты на речку со мной не ходил, стеснялся, все говорил, что фигура у меня некрасивая.
– Бред какой! Из-за этого с женой на речку не ходить? Извини, я имею в виду не твою фигуру.
– Я некрасивая, – вдруг всхлипнула она. – Не пара тебе.
– Зоя, перестань! Ну хватит же! Зоя! Дети смотрят. Ну все, все…
И он, нагнувшись, поцеловал ее по очереди в оба глаза: один раз в карий, другой в голубой. Почувствовал вдруг в душе совсем другое. Уже не «жалко, что ли?». Еще не любовь, но смутное волнение. Томление? Предчувствие любви. «Где ж я был все эти годы? – подумал он. – Где? С кем? Ведь как хорошо, спокойно. Все ясно и просто. В душе покой, состояние равновесия. Как будто прежде душа раскачивалась, разделенная, на двух чашах, «хорошо» и «плохо», а теперь вдруг нашла точку опоры и замерла. Два ручейка слились в один. Я, Иван Мукаев, есть единое целое. Надолго ли?» Пузырь внутри сжался или, может, исчез вовсе? Нельзя его оттуда выпускать, никак нельзя.
– А твои родители не будут волноваться? – спросил он Зою. – Мы уже давно на реке. Может, им позвонить?
И она опять не смогла сдержать удивления, ее глаза словно спрашивали: «Кто ты теперь? Кто?» А ведь он говорил очень простые, естественные слова. Отчего же раньше никогда их не говорил?
Все счастливые дни похожи один на другой, тут уж ничего не поделаешь. Это горе разное, и причины его каждый раз разные. То денег нет, то здоровья, то любовь ответа не нашла, а то и просто тоска забирает оттого, что горя впереди больше, чем счастья. Старость – это не только болезни, но и потери. Одиночество, длинные, ничем не заполненные дни. Оттого и тоска. А что такое счастье? Это когда все есть, а всего не может быть ни больше, ни меньше. Каждый раз одинаково.
Этот день, воскресенье, он тоже занес в актив за номером семь, обдумав все его события ночью, в постели. События мелкие и на первый взгляд незначительные: звонкий смех Головешек, тихую улыбку Зои, тайные, поощряющие взгляды тещи, молчаливое одобрение тестя. Это была его Семья, люди, которые приняли его в свой круг, посадили за свой стол, люди, которым он обязан редкими минутами покоя и ничем не объяснимого счастья. Они на время избавили его от одиночества и страха. Похоже, он боялся воспоминаний.
Он чувствовал, что вечер седьмого дня – закат его душевного равновесия. Завтра будет день восьмой, тяжелый, и не потому что понедельник, а потому что придется решать важную для себя проблему: сажать Игната Хайкина или не сажать. Теоретически Хайкин мог убить. И ту женщину, что нашли восемнадцать лет назад в Горетовке, и кума как свидетеля, и своего соседа. И мог не помнить, как убил всех остальных. Психиатрическая экспертиза, которую до сих пор почему-то не провели, наверняка определит отклонения от нормы. Хайкин человек больной.