— Но, сударь, работа изнашивает человека.
Это изнашивает! Когда немцы слышали подобные ответы, они задыхались от возмущения и были целую неделю на грани апоплексии.
К несчастью, так же истощают, изнуряют и караулы день и ночь, а также неблагодарная служба в снегу на морозе.
Часто болтуны-часовые покидали свой пост, предпочитая ему тепло какой-нибудь избы, где они болтали, шутили, забавлялись и вблизи изучали прелести местных богинь. В конце концов русские узнали об этом. Они готовили серьезный удар. Наши заальпийские друзья дорого заплатили за свое романтическое разгильдяйство.
Однажды ночью на южной стороне участка усиленные части казаков вклинились на своих резвых конях через густые снега. На заре они смогли свободно окружить три деревни, занятые итальянцами, но не охраняемые часовыми, занятыми сном и любовью. Это было полной внезапностью.
Советы питали особую ненависть к итальянцам. Они их презирали еще больше, чем немцев, на всем Восточном фронте обходясь с ними с большой жестокостью. Одним махом они овладели тремя деревнями, никто не успел прийти в себя. Пленных подвели полностью раздетыми к колодцам, где началось истязание. Казаки набирали полные ведра ледяной воды и выливали ее на тела своих жертв. Было тридцать, а то и тридцать шесть градусов ниже нуля. Несчастные в трех деревнях все замерзли заживо.
Никто не спасся, даже врачи. Даже полевой священник, оголенный, как римский мрамор, также подвергся ужасной ледяной казни. Через два дня эти три деревни были отбиты. Повсюду на снегу валялись голые тела, скрюченные, сжавшиеся, как будто они сгорели в огне.
С того дня итальянские войска в Донбассе были усилены бронетанковыми частями Рейха. Вдоль их позиций в густом снегу пыхтели тяжелые немецкие танки, полностью выкрашенные в белый цвет.
* * *
Это было необходимо. Красные все более и более активизировались. Слева и справа от нас шли яростные бои, день и ночь степь дрожала от канонады. Внезапно появлялись советские самолеты. Их бомбы выбивали вокруг нас большие серые воронки.
Холод становился все пронзительнее, резче. Температура в середине января опускалась до тридцати восьми градусов ниже нуля.
Наши невысокие лошади были совсем белые от мороза. Из их ноздрей, мокрых от крови, по капле падали на санные следы сотни розовых пятен, похожих на гвоздики…
Наша жизнь под Щербиновкой становилась невыносимой. Мы кое-как заткнули соломой окна, в которых отступавшими советскими бандами была выбита половина стекол. Но холодный ветер врывался и ожесточенно продувал нас между досками пола. Мы надевали на себя все наше жалкое обмундирование, мы всовывали ступни в рукава шинелей. Но что была шинель, легкое одеяло, немного соломы против ветра, которым бросалась в нас проклятая степь, пронизывая эти бараки?