Стук клавиш со стороны твоего столика уже напоминал не звонкую капель, а тяжелый и беспощадный звук падающего на землю ледяного града. Казалось, сам воздух в кофейне наэлектризовался и пахнет холодом.
— Хочешь, я придумаю для тебя мир? — ты поднял горящие лихорадочным огнем карие глаза и взглянул на меня в упор.
Внезапно захотелось убежать отсюда, убежать подальше, как можно дальше, чтобы не слышать этого частого дробного стука, не чувствовать безжалостные прикосновения льда к обнаженной коже. Нетвердой рукой я оставила деньги за кофе, и почти выбежала на улицу, провожаемая твоим тихим смешком и звонким перестуком клавиш.
Сияющее желтое безумие распахнуло свои липкие объятия.
* * *
А за окном звенело лето. Оно пело возбужденными людскими голосами, кричаще-звонкими тормозами машин, шипением асфальта, медленно поджаривающегося на жарком солнце. Оно звало к себе, манило, обещало нечто новое и неизведанное…
Недовольно щурясь, я вышла на улицу, силясь себе объяснить, какого черта тут делаю. Сидеть бы сейчас дома в тишине и прохладе, чувствуя себя бескостной амебой, расползшейся по дивану. Волне нормальное человеческое желание немного отдохнуть. Впрочем, не без своих опасностей. Слишком уж часто впоследствии захочется вот так «амебничать». Махнуть рукой на мир, на жизнь, заняться тем, что такие вот полуразложившиеся существа называют «самопознанием» и «мыслительным процессом». На самом же деле это ни что иное, как процесс полного, скотского отупения, когда свысока смотришь на бывших товарищей, бегающих по утрам и занимающихся зарядкой. Почему свысока? Ну, потому что ты же умнее. Ты не занимаешься бесполезными хаотичными движениями, а тренируешь мощный извилистый мозг. Такие вот самооправдания. Только вот почему-то, когда такие индивиды умирают, врачи, делающие вскрытие, обнаруживают не чудо медицины и человеческих возможностей, а маленький, ссохшийся в комочек мозг с парой неглубоких извилин.
Мысли были странные: отрывочные, хаотичные, желчные, похожие на бестолковое движение машин по городу.
Музыка гудящих улиц увлекала все дальше. Люди, разморенные полуденным зноем, прокаленные жарким солнцем, неспешно шли по своим делам. В ритм города незаметно вплелась еще одна мелодия, похожая на тяжелый, низкий, гудящий звук тамтамов. Она начисто лишала воли к сопротивлению, вела за собой, подчиняла тело и разум. Растрескавшийся асфальт, похожий на огромное серое животное, раскрывшее множество пастей от жары, покорно ложился под ноги. Тамтамы звали, они сердились за задержку, настойчиво вели вперед. Мысли, жаркие, отрывочные, подчинялись этому ритму, так похожему на прерывистую кардиограмму.