— У вас что-то болит? Что именно?
Судя по тону Сечина, он мне не очень верит.
— Да нет, у меня ничего не болит, — смеюсь наигранно. — Просто у меня есть один хороший знакомый… — Поймав насмешливый взгляд Сечина, которым он за секунду ухитрился объяснить мне, что думает по поводу такой моей насыщенной личной жизни, пытаюсь исправиться: — Вернее, это не знакомый. Это… — покосившись на стойку бара, за которой сидит наблюдающая за нами Маруся, я обхватываю ладонями сидение стула и вместе со стулом придвигаюсь ближе к столу: — Арсен Павлович, это мальчик, — понизив голос, признаюсь я, — его зовут Данила, Данила Кириллов. Ему четырнадцать лет, и он… он из детского дома.
У вас шок от моего признания? Да, это есть мой «заяц», которого я люблю так, что душу за него заложу. Но ваш шок — это ничто по сравнению с тем, что произошло с Сечиным. Его спокойная ирония в мгновение ока слетает с него, как шелуха с лука. Глаза вспыхнули, зрачки расширились, точно Сечин испытал настоящее потрясение. Но уже через мгновение его шок сменился яростью — да такой, словно я подняла на него руку. Гнев словно высвободил его энергию: его красивые кисти, которые до этого расслабленно лежали на столе, сжались в кулаки. Клянусь, я даже хруст суставов услышала.
«Что с ним? Что я такого сказала?» Почему у Сечина такая дикая реакция на мои слова? Я не понимаю. Испуганно откидываюсь на спинку стула. Ещё пару минут назад я была абсолютно уверена в том, что я всё правильно рассчитала, и Сечин проявит лояльность к мальчику из детдома и возьмет его на консультацию. Уставилась на мужские ладони, сведённые в побелевшие кулаки.
— Арсен Павлович, — осторожно зову я, — что с вами?
Очевидно, мой голос привел Сечина в чувство. Его пальцы с усилием разжимаются, он поднимает руку к лицу и начинает раздражённо тереть переносицу. Когда он отрывает ладонь от лица, то я второй раз теряюсь при виде его нового превращения. Не знаю, как описать то, что я увидела, но выглядело это так, словно кто-то в ярости вырубил в его зеленоватых глазах теплый свет, да и ещё в бешенстве задёрнул их занавесками.
— Вы этому мальчику — кто? — резким тоном сходу берёт Сечин.
— В смысле? — Я даже вздрогнула.
— Ну, вы сказали, что это мальчик из детского дома, — холодно поясняет мне он. — В матери вы ему по возрасту не годитесь, фамилии у вас разные, так что вы ему и не сестра. Тогда кто вы ему? Опекун? Попечитель?
«Ничего себе. А он, оказывается, в теме…» Но самое неприятное заключается в том, что Сечин почти вплотную подобрался к тому, что является моей тайной. Да, я хочу забрать «зайца» из детского дома. Казалось бы, что в этом такого? В России сейчас много усыновляют. Увы, в моём случае есть одна юридическая загвоздка, и любой здравомыслящий человек, узнав, каким образом я собираюсь её обойти, немедленно сдаст меня органам опеки и попечительства, а те уже никогда не отдадут мне Данилу.