Ну и что, удивилась дочь. Я могу кормить их без удовольствия.
«Без удовольствия пусть их кормит садовник. Ему за это платят. Тебе и так найдется чем заняться без удовольствия.»
Да уж не сомневаюсь, кивнула Эфра. С тебя станется.
В ее ответе Питфей услышал намек на кое-что давнее, незабытое, но, как ему казалось, прощённое. Ночью он мучился бессонницей, размышляя, так это на самом деле – или он, старый дурак, просто расчесывает до крови зажившие болячки.
– Ах вы жадины! Ну хватит, доедайте…
От Мефаны ползли тучи, обещая ливень ночью. Северо-восточной оконечностью Трезенская область глубоко вдавалась в море, и море, раздраженное таким бесцеремонным вторжением, платило Трезенам резкими переменами погоды. На западе багровел, купался в сиреневой дымке край солнца, спустившегося за горизонт. Мир дышал покоем, зная, что покой ненадолго, а значит, надо радоваться тому, что имеешь. Радуйся, сказал себе Питфей. Не умеешь? Учись. Должно быть, уходя в покой вечный, ты если и пожалеешь о чем-нибудь, так о том, что не научился радоваться…
– Папа? Вот, смотри…
Сперва он услышал крики. Жуткие, бьющие по нервам вопли пытуемого человека. И только потом увидел Эфру, идущую к нему от дома с планшетом в руках. Кричали в динамиках планшета – слишком слабых, чтобы полностью передать чужие мучения. Да и Эфра, к счастью, приглушила громкость.
Могла бы отключить звук совсем, с раздражением подумал Питфей. И укорил себя за несправедливый упрек: нет, не могла. Таким образом дочь издалека сообщала отцу, что собрала по его просьбе необходимые материалы. Да и запись… Крики были знакомы Питфею. Проклятье, они были знакомы любому человеку от мала до велика, кто регулярно пользовался домашним компьютером, планшетом, вайфером – или хотя бы телевизором, подключенным к сети.
– Вот, – сказал Эфра, разворачивая планшет дисплеем к отцу.
По дисплею катилось огненное колесо. Менялся пейзаж, берег моря уступал место оливковой роще, роща – скалам, скалы – оживленному проспекту, крышам домов, беговым дорожкам стадиона, но колесо в любом случае не выкатывалось за пределы дисплея. Горел обод, спицы, ступица. Языки пламени извивались, вздрагивали, лизали пространство вокруг колеса. Не только пространство – на колесе был распят голый человек. Мужчина лет тридцати пяти корчился в огне, изрыгая бессвязные вопли. Кто другой уже превратился бы в обугленный скелет, дочиста обглоданный пылающей, вечно голодной бестией. Да что там скелет! – одного вращения, бесконечного и беспощадного, хватило бы, чтобы превратить мозги в кипящую слизь. Но несчастный, казалось, родился без малейшего представления о смерти, о существовании конца для всякой жизни – на свою же беду. Тело вспухало гроздьями волдырей, они лопались и исчезали без следа, чтобы дать место новым волдырям. Кожа прожигалась насквозь, обнажая шипящее мясо, мясо бралось коркой, и кожа вновь нарастала на прежнем месте. А человек все кричал, кричал, кричал, надрывая глотку. Под ним вздрагивало, росло, набирало массу живое, пухнущее как на дрожжах, кубло червей – невероятное количество «лайков»: нравится, нравится, нравится…