Брат его, Андрей Киногов, наблюдая за ним со стороны, говорил:
— Тебя там, в Афганистане, по-моему, основательно отморозили. Бывает, у человека отморожена рука или нога, а тебя отморозили всего, целиком.
Моисеев в ответ лишь опускал голову, глаза его делались влажными.
В нем сочетались два качества — высокий профессионализм бойца и некая, многим непонятная душевная квелость. Она наваливалась на него будто болезнь, приступами — этакий афганский след, синдром, который вылечить невозможно и который, как считал Киногов, здорово мешал брату.
В ответ Моисеев лишь обреченно разводил руки в стороны:
— Это выше моих сил.
Об этой слабости Моисеева знал и Кошак, знали и выше. Однажды об этом доложили Хозяину. Тот подумал немного и произнес:
— К «афганцам» я отношусь с уважением. Пусть работает.
Ну, насчет «работает» — это понятие, как говорится, относительное, ясно, какую работу мог предоставить Моисееву Кошак. Убить Влада — это тоже была работа.
Некоторое время после убийства Влада Моисеев находился в Ялте, жил на большой уединенной даче неподалеку от знаменитого Дома творчества писателей, среди высоких, густо забитых гугутками
[1]
кипарисов, среди зелени, мимозы и диковинных, крупными стрелами вылезающих из земли белых цветов, похожих на хорошо отмытые свиные уши.
Иногда он включал телевизор, но когда видел постное лицо дикторши, говорившей об убитом Владе, о том, как идет расследование, немедленно выключал его. Ругался, если попадал на какой-то американский боевик — их он наглотался на добрые два десятка лет, своим хребтом ощутил в полной мере, что это такое.
Хозяин не выпускал из виду исполнителей убийства — опытный, осторожный человек, он знал, что может случиться в результате какой-нибудь даже мелкой утечки информации, и регулярно наказывал Фене:
— Ты это… ты присматривай за этими козлами. Не то мало ли что может им взбрести в голову.
Феня, деланно сердясь, отводил в сторону одну руку — это был картинный жест:
— Как можно оставлять этих бандитов без присмотра? Да вы что, Хозяин! За кого вы меня принимаете?
— За кого надо, за того и принимаю. — Хозяин не удерживался и хмыкал: — Как ты сказал? Бандитов?
— А кого еще? Хозяин хмыкал вновь:
— Сам ты бандит! Прикажу тебе вставить в задницу, клизму с раствором азотной кислоты, будешь знать, как называть передовых людей нашей Родины бандитами.
Прошлое в Хозяине сидело здорово, он часто допускал довольно язвительные обороты типа «передовые люди нашей Родины» и так далее.
Феня не сдерживал улыбки:
— Ради святого дела готов пострадать.
Через некоторое время Феня приехал в Ялту. Там находился Кошак, он также жил на отдельной даче, метрах в ста пятидесяти от Моисеева. Вместе с Кошаком поселился его дружок Тен по кличке Татарин, хотя, кажется, был корейцем либо вообще полукровкой, полукорейцем-полурусским, но никак не татарином. К Моисееву подселили Бобренкова по кличке Бобер, чтобы афганцу не было скучно — это раз, и два — будет верный присмотр за Моисеевым: что-то бывший десантник начал расклеиваться буквально на глазах.