В то Рождество мы с Джоном собрались-таки до Вифлеема и стали частью толпы, собравшейся на площади Яслей. Было холодно, шел снег, и — совершенно неожиданно для нас — на каждом углу шла бойкая торговля. Возникло некоторое волнение, когда к Храму подвели Гарольда Вильсона — в то время премьер-министра Великобритании — в его знаменитом, тщательно застегнутом на все пуговицы пальто. И так же, как Марии и Иосифу у Постоялого двора, нам не дано было последовать за ним в тепло, охраняемое стенами Храма, ибо там набралось слишком много сановных лиц, пользовавшихся предпочтением перед простыми паломниками вроде нас. Вместо этого мы отправились на почту и послали открытку Жану из той французской деревушки. Когда мы вернулись на площадь, американский хор распевал бесконечные стихи «Однажды в городе Царя Давида» и «Мы, три царя», забыв, казалось, о том, что делал это в арабском городе. Над площадью повисла безвкусная — иллюминированная — пластмассовая копия евангельской звезды. Она сверкала и мерцала как освещение Оксфорд-стрит и была столь вульгарной, что я даже не знал, смеяться мне или плакать. Долгое время, показавшееся мне вечностью, я пялился на эту звезду с отвращением, смешанным с зачарованностью. Как можно, задавался я вопросом, превращать место, предположительно, Рождества Христова, в цирк? Что подумал бы сам Иисус о xope-racTpoJiepe, распевающем псалмы под пластмассовой звездой в предполагаемом месте его рождения? Тут меня поразило еще одно обстоятельство: звез-да-то оказалась пятиконечной. Это традиционно, знал я, для рождественской звезды, но внезапно это показалось мне весьма странным. Ведь мы находились в Вифлееме, а в Библии его называют городом Давидовым. Звезда же Давидова, красующаяся на синагогах и на всех израильских флагах, — шестиконечная. Раз это так, почему же тогда Звезда Вифлеемская оказалась пяти-, а не шестиконечной? Позже мне предстояло узнать, что это кажущееся тривиальным различие в форме является главным в понимании тайного значения символа.
Глядя вдаль, за звезду, я задумался над легендой о трех волхвах, которых обычно считали царями и называли Каспаром, Мельхиором и Балтазаром. Они были первыми паломниками в Вифлееме, а мы с Джоном следовали в последние месяцы по их следам. Я вспомнил, как в возрасте шести лет меня нарядили Мельхиором для школьного рождественского спектакля и что ни тогда, ни позже никто так и не объяснил мне их значения. Что это были за цари? Откуда они явились? Были ли они связаны с каким-то тайным преданием? Внезапно — даже на знаю, почему — эти вопросы показались мне очень важными, и я возжаждал найти какого-нибудь знатока, которого мог бы расспросить об этих и многих других вещах. Дома, в Англии, у меня были записаны фамилия и адрес одного ученика того самого Успенского, и я решил навестить его по возвращении. Этот человек определенно был одним из самых необычных представителей своего поколения, и это — как мне еще предстояло узнать — было лишь началом очень и очень долгого поиска.