Но сегодня день особенный. Если она забыла настоящее, то потому, что душой уже в будущем, в том, что надвигается. Думает о том, как ей придется лгать и чтобы ее ложь согласовывалась с ложью Клода. Это давит — чувство такое, какое бывало перед экзаменами. Холодок в животе, слабость под коленками, зевота. Надо помнить свои показания. Цена ошибки будет выше и интереснее, чем на рядовой контрольной в школе. Можно успокоить себя, как в детстве: никто от этого не умирал. Но не получится. Я ей сочувствую. Я ее люблю.
Сейчас хочется ее защитить. Не могу отделаться от бесполезной мысли, что самые красивые имеют право жить по другим моральным законам. При таком лице, как у нее, в моем представлении, ей должно оказывать особый почет. Тюрьма для нее была бы чем-то противоестественным. Вопиющим. В этой уютной минуте уже есть ностальгия. Она — драгоценность, жемчужина для хранения в памяти. Труди сейчас моя, здесь, в чистой кухне, под мирным солнцем — пока Клод досыпает утро. Мы должны быть близки, она и я, более близки, чем любовники. Мы должны были бы что-то шептать друг другу.
Может быть, «прощай».
Во второй половине дня звонит телефон, и будущее представляется: «Главный инспектор Клэр Аллисон». Ведет наше дело. Голос дружелюбный, без обвинительных ноток. Это может быть плохим знаком.
Мы опять на кухне, у телефона Клод. В другой руке у него первый утренний кофе. Труди стоит рядом, и мы слышим обоих. Дело? В этом слове — угроза. Главный инспектор? Тоже не радует.
Тревогу дяди оцениваю по его усердной приветливости.
— О, конечно. Конечно. Пожалуйста. Просим.
Главный инспектор Аллисон намерена нас посетить. В обычных обстоятельствах обоих пригласили бы для беседы в полицию. Или для дачи показаний, если найдут нужным. Но ввиду поздней стадии беременности у Труди, семейного горя главный инспектор с сержантом прибудут сами в течение часа. Инспектор хочет взглянуть на место последних контактов покойного.
Эта последняя фраза, невинная, на мой слух, и разумная вызывает у Клода припадок гостеприимства.
— Милости просим. Чудесно. Приходите. Поможем всем, чем можем. Понимаем срочность. Вы…
Там повесили трубку. Он поворачивается к нам, наверное, бледный, и разочарованно говорит:
— А-а.
Труди не может удержаться — передразнивает:
— Все… отлично, да?
— Что еще за «дело»? Это не уголовный случай. — Он обращается к воображаемой аудитории, к совету старейшин. К присяжным.
— Отвратительно. — Мать полушепотом, скорее себе. Или, хотелось бы думать, мне. — Отвратительно, отвратительно.
— Казалось бы, дело патологоанатома. — Удрученный Клод отходит от нас, совершает круг по кухне и возвращается, уже в негодовании. Жалуется матери: — Это не полицейское дело.