— Думаешь? — отвечает она. — Так позвони инспектору и объясни ей.
— Эта поэтесса. Я знал, что ей нельзя доверять.
Мы понимаем, что за Элоди каким-то образом ответственна мать, что это упрек.
— Она тебе понравилась.
— Ты сказала, что она будет полезна.
— Она тебе понравилась.
Но этот бесстрастный повтор его не задевает.
— А кому бы не понравилась? И кому важно?
— Мне.
Снова спрашиваю себя, что я выгадаю от их ссоры. Она может их утопить. Тогда Труди будет моя. Я слышал, она говорила, что кормящим матерям в тюрьме живется легче. Но я буду лишен моего врожденного права, которым грезит все человечество, — свободы. С другой стороны, в паре они могут выпутаться. А меня сдать. Без матери, но на свободе. Так что из двух? Я уже раздумывал над этим и всякий раз возвращался к одной и той же святой мысли, единственному принципиальному решению. Я рискну материальными удобствами и попытаю счастья в большом мире. Я слишком долго был взаперти. Я выбираю свободу. Убийцы пусть спасутся. Пока спор из-за Элоди не зашел чересчур далеко, самое время дать матери пинка, отвлечь ее от склоки интересным фактом моего существования. Не раз и не два, а магическим числом из всех лучших старинных историй. Три раза, как Петр отрекся от Христа.
— Ой, ой, ой! — почти распевно.
Клод подставляет ей стул и приносит стакан воды.
— Ты вспотела.
— Да, мне жарко.
Он пробует открыть окна. Их заело много лет назад. Он ищет лед в холодильнике. Формочки пусты после трех недавних порций джина с тоником. Тогда он садится напротив нее и выражает освежающее сочувствие.
— Все обойдется.
— Не обойдется.
Его молчание — знак согласия. Думаю, не пнуть ли четвертый раз, но Труди в опасном настроении. Она может продолжить атаку и вызвать угрожающую реакцию.
Помолчав, он говорит примирительно:
— Давай еще пройдемся последний раз.
— А как насчет адвоката?
— Поздновато уже.
— Скажи им, что без адвоката говорить не будем.
— Нехорошо будет выглядеть — ведь приходят просто побеседовать.
— Отвратительно.
— Надо еще раз все повторить.
Но они мешкают. В оцепенении обдумывают визит главного инспектора Аллисон. «В течение часа» может означать с минуты на минуту. Зная все, почти все, я соучастник преступления; допрос мне явно не угрожает, но страшно. И любопытно: хочется скорее услышать, насколько искусна инспектор. Толковая расколет их в два счета. Труди подведут нервы, а Клода — глупость.
Пытаюсь сообразить, где сейчас кофейные кружки после отцовского утреннего визита. Надо думать, отнесены к раковине, невымытые. ДНК на одной чашке подтвердит, что мать и дядя говорят правду. Остаточный материал из датского кафе, должно быть, где-то недалеко.