— Сделайте одолжение, войдите, — услышал я из-за двери.
Я вошел. Поклонился. Назвал себя:
— Алберто Соарес.
— Доктор Алберто Соарес. Новый преподаватель первой ступени. Дипломированный. А в каком лицее вы служили этот год? Но садитесь. Вот стул.
Я сел. Этот год я только принимал экзамены. В Коимбре.
— Ваш лицей, — сказал я, — первый, где я собираюсь преподавать.
Чем только человек себя не тешит в этой жизни! Но необходимо, необходимо, чтобы что-то тебя грело, пусть даже иллюзия. Добрый вечер, ректор. Я разговариваю с тобой, сидя за письменным столом и слыша, как в камине потрескивают сучья, а за окном завывает ветер. Я ничего о тебе не знал. Никогда. Но сейчас из всех твоих грехов или добродетелей мне вспоминается только приятная красота усталого лица человека, который исчерпал жизнь, и добрая терпимость к человеку, который ее начинает. Уж больно наивны были мои планы! Где же был голос разума? Неожиданно для самого себя я, побуждаемый энтузиазмом новичка, стал говорить о том невероятном, что хотел претворить в жизнь. Упражнения, сочинения, современная педагогика, чтение современных писателей, культура, культура. Еще я сказал — да, точно — сказал о том, как необходимо научить отличать фадо от симфонии и Пикассо от картинок в календаре. Боже правый! И каким все это казалось мне несомненным, согласным с тем самым солнечным утром в саду и с серьезно смотревшим на меня человеком в кабинете, боже, и с моим полным одиночеством! Ректор слушал меня, превозмогая усталость, и, похоже, заразился моей молодостью, поддакивал своим глухим голосом:
— Да… Да…
Он опускал глаза, постукивал по столу карандашом. Потом позвонил в колокольчик. Вошел служитель канцелярии.
— Ознакомьте доктора Алберто Соареса с расписанием и классными журналами.
Новый день. Дивный, почти летний день. Тело еще ныло после ночного поезда, глаза жгло от бессонницы, но, выйдя на улицу с документами преподавателя лицея, я почувствовал себя прекрасно. Я смотрю с откоса на открывающуюся моим глазам равнину и ощущаю, как все мое существо полнится теми же чувствами, которые охватывают, когда смотришь сверху на море.
Через два дня начинались экзамены за второе полугодие. В это утро полдюжины учеников потеют над учебниками. Идет Троянская война, штурмуются словари. Я, все еще взволнованный первыми днями в лицее, дежурю. Курю, шагая по аудитории, потом распахиваю окно, выходящее на просторы выжженной и покинутой солнцем равнины. Издалека доносится свисток паровоза детской железной дороги, по черной ленте шоссе мчится автомобиль. Похолодало довольно резко. Лучи потускневшего солнца скользят по поверхности; нет-нет да и налетит нежданный ветер и закружит сухие, упавшие на землю листья. На тянущихся вдоль окон электрических проводах стайками сидят ласточки и обдумывают предстоящий перелет. Они вздрагивают от порывов ветра, который качает провода и взъерошивает их перья, и печально смотрят вдаль.