— Это потому, уважаемая, что она последняя.
Тетка сравнила обеих кур, совершенно одинаковых, и нашла, что у моей матери другая.
— Разве что дороже, — сказала мать со всей иронией, на которую была способна.
Моя тетка поднажала голосом. Неужели не видно, что другая? Неужели не видно, что у нее клюв лучше? А хвост?
— Хвосты, что ли, надо сравнивать?
И такого понаговорила, и народ стал сходиться, так что моя мать положила конец многоглаголанию, поскольку браниться не любила.
— Если тебе эта больше нравится, возьми, милая.
Той ничего кроме и не надо было. Она тотчас поменяла кур, сказав, однако, при этом:
— Только я тебе скажу, моя покрепче будет, стучи по ней, вот так, — постучала, — и видно, что она покрепче будет.
— Так возьми назад, — говорит мать.
— Нет-нет. Что ж ты жулишь! Нет. Уговор дороже денег.
Мой дядя за всем этим следил, но не говорил ничего, потому что все за него говорила тетка, и, скажи он что-либо от себя, она б его съела. Мой отец тоже следил, но тоже не говорил ничего, потому что понимал, что дело это бабье. Покончив с покупками, мать с отцом тут же отправились назад на телеге Антонио Холостильщика, ездившего продавать кабана. А тетка с дядей осталась, так как им нужно было посетить дону Аурелию, которая была особою значительной, а потому и нужно было бывать у нее, чтобы и самим иметь некоторую значительность. И раз они оставались и возвращались на автобусе, тетка попросила мою мать взять ее курицу с собою, чтобы не таскаться с ней целый день в обнимку, ведь и разбить можно. Так что она и говорит:
— Забрала бы ты у меня курицу, чтобы не таскаться с ней целый день в обнимку, ведь и разбить можно.
Мать повезла, короче, обеих кур на телеге Антонио Холостильщика, а тетка осталась. И когда вечером вернулась с ярмарки, то сейчас же пришла за своей. Она была у матери наготове, завернутая, и вообще, как тетка ей оставила, так и отдала. Но тетка поглядела на курицу моей матери, уже выставленную на буфете, и вполоборота, совсем на выходе, не выдержала:
— Таки поменяла ты мне курицу.
Она произнесла это, глядя в противоположную сторону, но твердо, как человек, решившийся на все. И моя мать от изумления воздела руки к небу.
— Да святится и прославится имя Господа Нашего Иисуса Христа! Значит, я обманула с курицей! Значит, это тебе не та курица! Значит, бумаги оберточной ты не видишь? Чем и как завязано, ты не видишь, значит?
Они были одни и имели полную возможность выговориться.
— Подменила, подменила. Ну и оставайся с нею, со своей курицей, я от этого не обеднею.
Тут моя мать, исполненная христианского всепонимания и ужаса перед всякой бранью, было собралась еще раз все дело прикрыть. Но зашло, однако, так далеко, что и Спасу стало уже не подвластно, она ногой топнула.