Но образ снега ассоциируется также с апокалипсическим мотивом романа. Работы кончились, машины замерли в неподвижности. Инженеры-предприниматели и их женщины увезли свои прибыли и страсти — и деревня умирает. Молодые уезжают: они больше не могут жить в могильной тишине заброшенной деревни. А старики один за другим умирают. Священник, с которым Жайме так часто играл в шахматы и рассуждал о боге, сообщил ему, что в этом году не крестил ни одного ребенка. На следующий день Жайме узнал, что падре покинул деревню. Даже могильщик, не раз порывавшийся сбежать и останавливаемый вопросом: «Кто же нас будет хоронить?» — в конце концов не выдержал и незаметно скрылся. Теперь Жайме вместе с женой возит мертвых в тележке на кладбище, роет могилу и опускает туда очередного покойника. Но вот тележка пропала. Теперь Жайме с женой пользуются одеялом, в котором относят свою печальную ношу к месту вечного успокоения. За ними идет все меньше провожающих. Наконец остается только один. А вскоре и он отправился туда же. Приходит очередь жены. Жайме, предельно усталый, хоронит ее во дворе своего дома, под фиговым деревом. Обо всем этом писатель повествует с суровой краткостью и простотой.
Такой звучащий в ровном и медленном темпе апокалипсический хорал, безусловно, подсказан автору угрозой, что нависла над человечеством. Но мысль о такой угрозе — она мелькнула на страницах романа — конкретизирована художественным воображением в соответствии с условиями салазаровской Португалии. Нельзя не заметить, что в этом моменте роман Феррейры перекликается с «Чумой» Камю, где гибель людей приняла, так сказать, регулярную форму, а те, кто упрямо продолжали с ней борьбу, делали это не в расчете на победу, а подчиняясь — независимо от перспектив, которые несет с собою история, — категорическому императиву нравственного чувства: «не могу иначе». Жайме не назовешь прекрасным и нравственно стойким человеком, но все же он в достаточной мере Человек, чтобы, не заглядывая в будущее, месяц за месяцем, год за годом отдавать последний долг людям, которых знал с детства. Это упорное «действие без надежды на успех», предпринимаемое только ради того, чтобы остаться Человеком, существенно роднит его с героями «Чумы», а образ, вынесенный Камю в заглавие, давно стал символом, метафорой фашизма в любом его варианте.
Жайме остался совсем один, безмерно усталый, мучительно чувствующий свое одиночество, — но не покорился отчаянию; он жив, у него еще много сил, он представляет в этой вымершей деревне Человека и никуда из нее не уйдет. И когда жадные до сенсаций журналисты говорят ему о нелепости его поведения и зовут уехать, он отвечает: останусь здесь и буду ждать тех, кто непременно прибудет, — и раньше всего буду ждать своего сына. Роман, в котором так много горького, завершается голосом и светом надежды. И надежда эта — не плод умствований, в которых Жайме не слишком силен, а результат захватившего его целиком, неистребимого чувства. Так самый скорбный роман Феррейры обозначил начало перелома всего мироощущения: во тьме отчаяния блеснула надежда!