После долгой тишины на церковный двор опять хлынули звуки гимнов, расцветающих здесь, во дворе, большими снежными цветами.
— А ты, ты не слушаешь эту музыку? — спросил я его.
— Слушаю. Только не как ты — не пока еще, а всегда. Я считаю, что всегда должен ее слушать.
— Но ты же неверующий.
— Если бы я был верующим, я бы не слушал. Те, кто там, в церкви, не слушают, они поют. Земля не знает себя самое.
— Так ты… выходит, ты нашел то, что я ищу?.. Преодоление печалей, сомнений… Ты видел хаос и чудо и остался спокоен?
— Не понимаю, что ты хочешь сказать. Но уверен: того, чего ищешь ты, я не нашел. Потому что находит только тот, кто ищет.
Месса шла к концу. Из церкви стали выходить люди. Выходить, надевать на пороге шапки, собираться группками у старых домов, греться на солнышке. Наконец, накинув на голову шаль, вышла и мать. Она садится в машину рядом с братом, я — сзади, подавшись всем телом к ним вперед. Мать молчит, но глаза ее обвиняют нас за наше неверие. «Ведь рождество же…» Да, милая мама. Но знала бы ты, как хорошо знаком мне твой мир теперь, когда я живу вдали от тебя! Знала бы ты, что на этой заснеженной дороге меня преследует эхо твоих хоров! Они звучат неведомо откуда, из головокружительных далей, яркие, восторженные. И, как свечи в яслях Христовых, озаряют пустынную, тянущуюся среди безмолвных деревьев дорогу. Солнце вторит им, мир воспевает их с безумной мощью, в них — неодолимая наивность, которая доводит до слез. Знаешь ли ты, какое суровое мужество необходимо, чтобы слушать эти хоры и оставаться во власти своей бесплодной судьбы? Мы идем издалека, идем по дороге жизни до встречи с откровением. Я слышу твои хоры в своем страшном совершеннолетии. Они прекрасны и печальны, как крик ребенка, потерявшегося на вокзале…
На скользкой дороге автомобиль буксует. По обочине молча идут умиротворенные, занятые своими мыслями люди. На убеленной снегом земле играет солнце, играет, искрится на заостренных иголках льда…
— Зайдешь домой, мама, или сразу поедем?
— Зайду на секунду. И вы зайдите.
Но мы ждем ее в машине. Я опускаю стекло, закуриваю. Залетевший ветер холодит мое лицо. Я смотрю на почерневший от многовековых бед, одиноко стоящий в необъятном белом безмолвии дом. Чуть поодаль, в стороне — гора, она возносит к суровому стальному небу свои занесенные снегом вершины. Неожиданно для себя я спрашиваю Томаса:
— Ты счастлив?
Он изумленно, силясь понять, смотрит на меня.
— Никогда не думал об этом. Или нет, раньше думал. Да, конечно, думал. Но сам себя не спрашивал. Трудно ответить. Признаю и принимаю — может, так. Жизнь — это вообще счастье, а я ее частица.