Остается один практический вопрос: куда девать картошку? Не высыпать же ее здесь, на шпалах?! Но нас опять спасает рабочий. Он отводит маму к маленькому домику на путях и великодушно разрешает ссыпать картошку прямо на пол. И вот я уже заталкиваю в рюкзак сопротивляющуюся Майку, затягиваю, но не крепко, узел. Мне ужасно весело, что все так сложилось. И маме тоже весело. Правда, Майке не очень весело: она барахтается в мешке и повизгивает.
— Ну уж теперь несите рюкзак сами. А я умываю руки, — говорит Лариса Андреевна и отворачивается от нас.
— Я понесу, я!
Но мешок даже не сдвигается с места.
Мама приседает на корточки, и я водворяю ей на спину рюкзак. Он шевелится, как живой. Да ведь он и вправду живой. Я иду рядом, поддерживаю снизу, чтобы маме было не так тяжело, и поглаживаю, чтобы успокоить Майку. И еще шепчу:
— Маечка, миленькая, потерпи, не копошись, ну ты же у нас умница. Ты все понимаешь.
Услышав мой голос, Майка негромко взлаивает.
— Майка, тс-с, молчать! — прикрикиваю я. — Ты же у нас картошка. Понимаешь, картошка. А картошка, как известно, не лает.
Этот довод действует на Майку убедительно. Она замолкает.
Дальше все пошло как по маслу. Начальник распорядился, и нам выдали без очереди билеты. Настоящие, картонные. Два взрослых, один детский. Мама даже разрешила мне их подержать. Первые билеты в моей жизни! Не в кино, не на елку, а на поезд! Тоже настоящий! Пассажирский! Я вертела их так и эдак: вверх ногами, вниз ногами и на свет, но так и не смогла разобраться в таинственном шифре: дырочках, пробитых в картоне.
А вот Лариса Андреевна разобралась. И потому мы без труда нашли свой вагон. У входа толпа: с фанерными чемоданами, мешками, узлами… Узлов больше всего. Какая-то старуха умудрилась нацепить на себя столько узлов, что стала похожа на верблюда: узлы торчали сзади и спереди, как горбы.
Девчонка вроде меня одной рукой прижимала к груди чайник с привязанной к нему и болтающейся сбоку крышкой, а другой вцепилась в подол матери. Время от времени она взглядывала на меня, а один раз почему-то прыснула и отвернулась. Интересно, чего она нашла во мне смешного?
Мама предложила подождать, пока толпа рассосется: а то вдруг Майка на кого-нибудь заворчит и кондукторша догадается, кто у нас в рюкзаке. Тогда все пропало, тогда нас ни за что не посадят.
Мы с мамой стояли в сторонке и ждали. Лариса Андреевна заняла наблюдательный пункт у самого вагона.
Вот уже и старуха со своими узлами, причитая и охая, втиснулась в вагон. И девочка, бросив на меня любопытный взгляд, полезла на ступеньки, громыхнув по перилам своим чайником. И трое солдат, стоявших, как и мы, в стороне, бросили наконец свои недокуренные папиросы и затоптали их каблуками, а мы все стояли и ждали сигнала от Ларисы Андреевны.