И еще я подумала о том, как стыдно испытывать брезгливость к больному, и, протянув руку, тоже погладила Муську, не боясь заразиться.
Женщина вдруг сказала:
— Может, чаю хотите, а?
— Нет, спасибо, — ответила Эля. — Очень жарко.
— Жарко, — согласилась женщина, оттопыривая пальцами платье на груди и помахивая им, как веером.
— А вы бы искупались, — сказала Эля, — пруд рядом.
— Я никогда не купаюсь, — строго ответила женщина.
— Но почему? — удивилась Эля. — Ведь купаться так приятно.
— Там очень много народу. А я не люблю людей, — сказала женщина.
Эля помолчала, соображая.
— Знаете что, — вдруг обрадовалась она, — а ведь можно купаться ночью. Ночью даже приятнее. Правда, правда, я пробовала, не ночью, конечно, а поздно вечером, когда темно.
Женщина ничего не ответила.
Я скорее наступила Эле на ногу, чтобы она замолчала и не лезла со своими дурацкими советами.
…Когда мы уже шли обратно и молча прошли, наверное, полпути, я вдруг сказала:
— Ну чего ты к ней пристала, как репей: «Чего вы не купаетесь? Чего вы не купаетесь?» Тебе-то какое дело?
— Я же хотела как лучше, — оправдывалась Эля. — Она сама говорит «жарко», а пруд-то под боком.
— Ну как она может купаться? Ты представь себе… У нее и купальника, наверное, нет…
Нина была беленькая, чистенькая, свеженькая, как поросенок, которого везут с рынка и он еще не успел нигде вымазаться. И ресницы у нее были короткие, белые, жесткие, как щетинка.
Но больше всего мне нравилась у нее глубокая ямочка на подбородке, разрезавшая его на две половинки, как яблоко.
Нина все время смеялась. В переменки подсаживалась на край парты то к одному, то к другому и смеялась-смеялась. Блестели свежие, влажные, плотные зубы. И на меня порой падал ее смех, как снег.
Мы не были подругами. Мы просто сидели за одной партой. А дружила Нина с большими девочками, которые тоже учились в нашем классе, но казались гораздо старше нас. Они вместе бегали на танцы в военный городок, а на переменках шушукались, блестя глазами. Одна из них, Валя большая (пышная и волоокая в отличие от тщедушной Вали маленькой), даже вышла замуж. Она вдруг перестала ходить в школу, а когда классный руководитель послал к ней Валю маленькую узнать, что случилось, оказалось, что та уже замужем.
Мы с Ниной сидели за одной партой. Крылышко ее передника прижималось к моему — это сближало нас.
Диктанты Нина писала уверенно, крупным красивым почерком и неизменно получала двойку. Я же писала как курица лапой, потому что в детстве была левшой, но в моих тетрадях обычно красовались четверки.
Но с тех пор как меня посадили с Ниной, ее уверенность передалась мне и стала странно подавлять меня. Мне казалось, что она пишет правильно, а вот я — нет. «ПАлатка или пОлатка?» — спрашивала я нетерпеливым шепотом и косилась в ее тетрадку. И Нина, ничуть не сомневаясь, тут же выводила прямо на парте: ПОЛАТКА. И перо, скрипя, раздваивалось, как ее подбородок.