– Кыш! Кыш! – закричал я и, спрыгнув с папиных рук, побежал по волнолому ему навстречу.
Не успевшего ещё ни разу встряхнуться, я его обнял и прижал к себе, чтобы согреть, и, всхлипывая, говорил:
– Дураша… Ну как же ты так, дураша?
Нас обступили отдыхающие, папа тряс Феде руки, а Корней Викентич, прибежав, спросил у меня:
– Каким образом собака очутилась в море?
– Не знаю. Я не видел… Я же выводил папу из… этой… нирваны, – сказал я.
И тут Торий спокойно рассказал всем, как Кыш запрыгнул на волнолом и подошёл к самому краю. Конечно, первая же волна затопила с боков волнолом и унесла Кыша в море незаметно для него самого.
– Очевидно, для того, чтобы не попасть под удар о бетон, собака поплыла подальше в море, – кончил свой рассказ Торий.
– Почему же вы сразу не подняли тревогу? – спросил его Милованов.
– Стояли и созерцали! – зло добавил Василий Васильевич.
– Я считал, что в этом нет никакой необходимости. Животные руководствуются инстинктом и спасаются обычно без помощи человека, – сказал Торий. – Тем более пёс умеет плавать.
Милованов и Василий Васильевич, ничего больше не сказав, посмотрели на него и отошли в сторону.
– Внимание! Всем продолжать приём воздушных ванн! – сказал Корней Викентич. – Сероглазов и компания, прошу на площадку йогов! А вы, – он подошёл ко мне, – возмутительно бросаете на произвол судьбы собаку. Идёмте, я дам вам обоим валерьянки!
– Алёша, сегодня у меня с тобой и мамой будет очень серьёзный разговор, – зловеще тихо сказал папа. – Кстати, где она?
– Она осталась читать. И Кыш был с ней, – сказал я.
Папа, заиграв желваками, ушёл. Я хотел поблагодарить Федю, но не увидел его. Он куда-то пропал.
Корней Викентич дал мне в медпункте выпить каких-то капель. Потом влил такие же в горло Кыша и, кроме того, поднёс ему к носу ватку с нашатырём. Кыш всё ещё дрожал у меня на руках и повизгивал.
– Корней Викентич, – сказал я, – я вас буду любить и уважать, даже когда постарею. И Кыш тоже. Не ругайте нас. Я обязательно сделаю вам что-нибудь приятное. И Кыш тоже.
– Я вас ругать не буду, – сказал Корней Викентич. – Но очень прошу не мешать моей трудной работе с вашим папой, находящимся в весьма плачевном состоянии. Идите – и впредь осторожней с морем.
– До свидания! Спасибо вам. Мы больше не будем. А можно мне иногда смотреть, как папа стоит на голове? – спросил я.
– Иногда можно… но исключительно иногда, – разрешил Корней Викентич, закашлялся, закрылся платком, плечи у него затряслись, и мы ушли.