Дмитрия Рогозина почти все поменяли свою точку зрения и вообще притихли. Одна часть лидеров либеральной оппозиции тоже притихла, а другая стала непримиримой, но до крайней степени: целя в ненавистного ей Путина она рискует попасть в Россию. Бывшая же непримиримая оппозиция вдруг оказалась в роли типичных русских либералов позапрошлого века, которых революционные демократы считали злейшими врагами – злее самодержавия.
Конечно, присоединение Крыма, это событие поистине эпохальное. Можно приводить множество оговорок, копаться в деталях, но тем не менее… Севастополь, Ялта, Керчь, Коктебель, могила Юлии Друниной и домик Александра Грина в Старом Крыму, Бахчисарайский фонтан, полотна Айвазовского снова российские… По мнению очень и очень многих, Крымом Путин искупил все свои грехи, оправдал все так долго несбывавшиеся надежды.
И можно понять недавних непримиримых оппозиционеров, а среди них большинство государственники, которые уже не один месяц повторяют: «Путин-Путин-Путин». Поначалу они ждали и присоединения Юго-Востока (Украины), требовали даже, слегка грозились, но не разозлились на нацлидера, когда этого (пока?) не последовало.
Довольствоваться малыми уступками, предпочитать поэтапные изменения, а не коренные и решительные, ждать перемен от власти, а не расшевеливать массы, вот характерные черты русского либерала. И эти черты мы наблюдаем сегодня у тех, кто ещё недавно открыто выражал свои революционные взгляды. «Никаких переговоров с властью! – заклинали они. – Революция!»
Впрочем, этакие метаморфозы не новы в России. Александр Иванович Герцен хоть и не был абсолютным революционером, не лез на баррикады (в отличие, например, от Бакунина), но с самодержавием боролся не на жизнь, а на смерть. Но и он иногда поддавался надеждам на то, что царь преобразится или появится новый хороший и сделает хорошие дела.
В советские издания письмо Герцена вступившему на престол Александру II помещали нечасто. Понятно: Александр Иванович в нём обещает следующее: «Разумеется, моя хоругвь – не ваша: я неисправимый социалист, вы – самодержавный император, но между вашим знаменем и моим может быть одно общее – именно, та любовь к народу, о которой шла речь. И во имя её я готов принести огромную жертву. Чего не могли сделать ни долголетия преследования, ни тюрьмы, ни ссылки, ни скучные скитания из страны в страну, то я готов сделать из любви к народу. Я готов ждать, стеречься, говорить о другом, лишь бы у меня была живая надежда, что вы что-нибудь сделаете для России».
Царь, что называется, не пошёл с Герценом на диалог, и Александр Иванович продолжил свою деятельность. Но многое из того, о чём просил Герцен в письме, было его коронованным тёзкой реализовано. Правда, постепенно, эволюционно. И Путин тоже кое-что меняет, выполняет требования оппозиции, но опять же медленно, эволюционно, словно собирается жить двести лет. Многие России и двухсот лет не дают – пророчат более скорый конец…