«Нас разделяет не бездонная пропасть, — думал Волгин, — а только глубокий ров, через который можно перебросить мост. И я это сделаю!»
Ему ничто не мешало осуществить это намерение. Все, что могло ему понадобиться для самообразования, было к его услугам. Он мог бы получать исчерпывающие консультации у любого ученого Земли и этим ускорить свою подготовку, но не хотел ни к кому обращаться, кроме Мунция и изредка навещавшего его Люция. Он понимал, что сам себе ставит препятствия и затрудняет задачу, но был не в силах преодолеть ложное самолюбие. Он твердо решил, что появится в мире только тогда, когда «мост» будет закончен.
Физически Волгин чувствовал себя прекрасно, был до краев наполнен энергией. Его ум работал ясно и четко. Никогда раньше его память не была столь цепкой. Из рук Люция и Ио его тело вышло более «молодым», чем было в дни настоящей юности. Жизнь кипела в нем.
Он работал по двенадцать часов в день, вызывая этим неудовольствие Люция, который знал обо всем, что касалось Волгина, от Мунция. Но на все упреки своего «отца» Волгин отвечал одной фразой: «Я хочу скорее войти в мир», — и Люций не мог найти убедительный ответ на это. «Отшельничество» Волгина удивляло его и Мунция, было им непонятно, но они даже не пытались переубедить Волгина. Такова была воля Дмитрия, и никому не пришло бы в голову усомниться в его праве поступать, как ему угодно.
Волгина часто поражало, что за все четыре месяца никто не сделал попытки увидеть его. Ни один человек не появлялся в доме, хотя решительно ничто не мешало любому любопытному сделать это. Даже Люций перед каждым своим прилетом спрашивал разрешение у Волгина. Если бы воскресший человек появился в двадцатом веке, не было бы отбоя от желающих любым способом посмотреть на него. Дом Мунция стоял совершенно открыто. Никакие заборы или ограды не отделяли прекрасный сад от остальной местности, двери не имели запоров. Но никто не нарушал одиночества Волгина. Ни один арелет не пролетал низко над домом. Люди тридцать девятого века свято исполняли его желание быть одному, довольствуясь только обществом Мунция. Это желание было известно всем. И ни у кого не явилось искушение удовлетворить свое любопытство раньше времени…
Думая об этом, Волгин начинал понимать то, что сперва показалось ему таким странным, — всеобщую тревогу за последствия оживления, произведенного без его согласия. Он понял, что в этом мире личная воля человека священна для всех остальных, что уважение друг к другу стало второй натурой. Он захотел быть один, и его желание исполнялось просто и естественно. Возможности иного поведения эти люди не могли себе даже представить. Это была та подлинная свобода, о которой в его время можно было только мечтать.